Приглашены, как водится, одни мужчины, без жен — своеобразный мальчишник. Человек пятнадцать.
Стол уже накрыт, но приглашенные толпятся в небольшом зале, где царствует молчаливый Власик, начальник кремлевской охраны. Лишь без пяти восемь он пригласил всех в столовую. Еще несколько минут толклись возле длинного стола, негромко переговаривались — все больше о погоде, о делах в Европе, о странной войне, идущей там между Германией и ее западными соседями. В голосах и формулировках наигранная уверенность и плохо скрытая тревога. Ждали Сталина, молча недоумевая о причине сабантуя: до майских праздников рукой подать, тоже без банкета не обойдется, а тут вроде бы ни с того ни с сего.
Берия ходил от кучки к кучке сотрапезников, уже расположившихся поблизости от своих заранее определенных мест за столом, слушал, вставлял ничего не значащие реплики, посверкивал стеклами пенсне и наверняка знал — или делал вид, что знает, — по какой причине сборище.
Берию побаивались, как побаивались всех предыдущих наркомов внутренних дел, потому что давно разглядели, что Сталин назначает на это ведомство людей не только для того, чтобы охранять в стране правопорядок, но и для свершения определенных актов общегосударственного значения. Акты эти всегда имеют благую цель, но слишком замешаны на крови. К тому же почти все присутствующие уверены, что Берия знает о каждом из них все, а в этом всём много чего такого, за что можно привлечь и запечатать. Одно успокаивало, что все грешны одними и теми же грехами, и сам же Берия не лучше, так что «не судите, да не судимы будете». Однако это было слабым утешением, ибо должность главы НКВД обязывала надзирать за каждым из них и на себя не оглядываться.
Сталин появился, едва часы отбили восемь ударов. Все повернулись в его сторону и замерли. Не то чтобы со страхом и подобострастием, а с ожиданием чего-то такого, что заранее трудно предвидеть: почти любое слово Хозяина вмещало в себя определенный смысл и имело огромное для них значение. Заключенный в слове смысл каждый из них должен расшифровать, принять к сведению или к исполнению. Кто не научился этого делать, тот был лишним в этой компании. Но они были хорошими учениками и учились всему быстро. Многие из них начинали работать со Сталиным то ли его секретарями, то ли мальчиками на побегушках, иные знали Сталина еще по Царицыну, росли вместе со своим патроном и благодетелем, вытесняя старую гвардию с насиженных мест и внося в общее дело принцип безусловной преданности и огромной работоспособности. Они были частью целого, но такого целого, которое цементировал только Сталин, а без него они бы распались на части, каждая из которых была бы враждебна другим.
На Сталине защитный френч и такие же брюки, заправленные в сапоги без каблуков, в руке неизменная трубка. Он подвигался к столу своей неторопливой походкой, лицо отстраненно спокойно, взгляд направлен в никуда, точно он вошел в совершенно пустую комнату. Лишь подойдя к Лазарю Кагановичу, стоящему первым от того места, где должен сидеть хозяин пиршества, Сталин слегка сощурил свои табачные глаза, заглянул снизу вверх в глаза Кагановича, усмехнулся и, протянув ему руку, произнес:
— Ты, Лазарь, все толстеешь. Скоро догонишь Маленкова и Жданова. Бери пример с Молотова: сколько его помню, он все одно и то же.
Каганович рассмеялся, но не слишком, и сдержанно, мягко пожал Сталину руку.
— Так Молотову положено быть все тем же: он премьер, на нем ответственность — ого! А мы что? Мы — так себе. Потому и толстеем.
— Надо вас на месяц отдать Ворошилову, — сказал Сталин, подходя к Анастасу Ивановичу Микояну. — Он вас по плацу недельку-другую погоняет строевым шагом, сразу похудеете. Надо будет подумать, какое Климу присвоить звание. Есть предложение — звание наиглавнейшего старшины Красной армии. А то маршалу неприлично орать на плацу «ать-два-левой!» Как, Анастас, думаешь, стоит Ворошилову дать новое звание?
— Я человек сугубо гражданский, не мне судить, товарищ Сталин, — увернулся Микоян. — К тому же особой толстотой не отличаюсь.
— Микоян как всегда увиливает от прямого ответа, — под общий хохот заключил Сталин. — Долго будешь жить, Анастас.
— Разве это плохо, товарищ Сталин?
— Смотря где и как.
Смех оборвался, Микоян побледнел, а Сталин уже обошел стол и принялся пожимать руки военным.
— Вот за что я люблю наших генералов… — начал он, останавливаясь рядом с Тимошенко и прерывая начатую фразу. — Кстати сказать, а не ввести ли нам в армии генеральские звания? А? Товарищ Тимошенко, вы как думаете?
— Я думаю, товарищ Сталин, — вытянулся Тимошенко, — что если мы ввели офицерские звания, то логично было бы…
— Вот именно, что логично. Например, генерал от артиллерии Кулик… А? Звучит? — Сталин посмотрел пристально на Кулика, ожидая ответа.
— Звучит, товарищ Сталин, — дернулся Кулик и даже умудрился щелкнуть каблуками.
— Лихой из него генерал получится: вон как щелкает. Впрочем, я позабыл: ведь он у нас уже маршал. Но это не меняет дела. Красные лампасы да папаха — девки падать будут во все стороны…
— Мне жены хватает, товарищ Сталин.
— И что же маршал от артиллерии Кулик наковырял в Приволжском округе? — спросил вдруг Сталин требовательным тоном. — Что там такое стряслось, что Мехлис чуть слюною от злости не захлебнулся? Или опять белые прорвались к Царицыну?
Кулик, ездивший в Приволжский военный округ по поручению Ворошилова почти год назад, зная однако, что это воля Сталина и что Сталин рано или поздно спросит, выпятил грудь, выпалил единым духом:
— Полевые ремонтные базы, товарищ Сталин, имели большие проблемы по внедрению в войска по причине нехватки матчасти и недокомплекта техническим персоналом. — И замер в ожидании.
— Ишь ты! — изумился Сталин. — Вот, учитесь, как надо рапортовать: базы имели большие проблемы по внедрению в войска по причине… А? Базы имели, а начальник артиллерии Красной армии не имел. Так и запишем.
— Я хотел сказать, товарищ Сталин, что все недочеты устранены…
— Сам проверял? — спросил Сталин.
— Никак нет, товарищ Сталин! Мой заместитель на основе моих указаний…
На противоположном конце стола среди гробовой тишины засмеялся Берия.
Все повернулись в его сторону. Все, кроме Сталина.
Он покачал головой, показал черенком трубки за спину поверх своего плеча:
— Вот видишь, товарищ Кулик, даже Лаврентий Берия — и тот смеется. А ему смеяться по должности не положено.
Тут уж грохнули все разом так, что зазвенели пустые тарелки на столе и графины со стаканами на хрустальных подносах.
Взяв Тимошенко под руку, Сталин повел его к своему месту, походя и молча пожав руку Мерецкову и Шапошникову. Пожав последним
