— Подвинься, Клим, уступи место гостю. — И уже Тимошенко: — У нас тут правило: гость, впервые попавший за этот стол, сидит рядом с хозяином. Садись, маршал, не стесняйся. — Затем продвинулся к торцу стола на свое место, вяло помахал рукою сверху вниз, пригласил: — Садитесь. Будьте как дома. — Сам остался стоять, подождал, когда все усядутся, заговорил раздумчиво: — Мы эту зиму много поработали с вами. Не все было ладно в нашей работе, не все получилось сразу. Но получилось. Я думаю, что мы имеем право на короткий отдых. Забудем обо всех делах, забудем обо всех проблемах и неурядицах. Хотя бы на несколько часов. Давайте по-русски выпьем, закусим, отведем душу в дружеских разговорах. Мы попросили придти к нам известных артистов. Они нам споют, мы их послушаем. Но это потом. Сперва давайте нальем бокалы. Я предлагаю тост за всех, кто сейчас находится в этом маленьком зале, за их здоровье, за их хорошее самочувствие. Все-таки у нас кое-что с вами получается. Не такие уж мы бездари и неумехи, хотя академий не проходили, а всего достигли своим умом, своей волей, своей преданностью коммунистической идее и делу нашего незабвенного Ленина. Ваше здоровье, товарищи и друзья.
Все дружно подняли бокалы и рюмки, кто с вином, кто с водкой. Стали чокаться, тянулись через стол. Сталин подходил к каждому, с каждым чокался, и только тогда, когда снова занял свое место во главе стола, все выпили разом, сели и принялись закусывать.
Роль тамады перешла к Кагановичу. Тот уже знал — и все знали, — что первый тост за Сталиным, все остальные — за ним, за Кагановичем. И хотя он никогда не жил на Кавказе, однако роль хозяина стола освоил быстро и даже тосты произносил с грузинским акцентом.
— Теперь, по нашему обыкновению, — начал Каганович, — мы должны выпить за тех, кто впервые сидит за этим столом. Я предлагаю первый тост за новоиспеченного маршала Тимошенко. Благодаря его настойчивости и полководческому таланту мы смогли менее чем за месяц прорвать «линию Маннергейма», которая будет похлеще «линии Мажино». Да еще в условиях суровой зимы. Думаю, что этот прорыв можно поставить в один ряд с прорывом укреплений Турецкого вала в двадцатом году. Твое здоровье, Семен Константинович.
Когда осушили рюмки и бокалы, Каганович, налив в свою перцовки, заговорил снова:
— А теперь за новоиспеченного же маршала Шапошникова.
Выпили и за Шапошникова.
— А теперь за новоиспеченного маршала Кулика.
Выпили и за Кулика.
— А теперь выпьем за хозяина этого дома. За его радушие и гостеприимство. За его выдающийся государственный ум, глубокие знания и мудрость, позволившие нашей стране вырваться из нищеты и отсталости, разгромить всех наших врагов и смотреть в будущее с уверенностью и оптимизмом. За здоровье товарища Сталина!
Потом выпили за победу над японцами у реки Халхин-Гол.
— А что твой Жюков? — спросил Сталин у Ворошилова. — Все еще там сидит?
— Ждет приказа о новом назначении…
— И долго он там будет ждать?
— Как прикажешь, Коба.
— А что, нарком обороны уже не распоряжается своими людьми?
— Японцы… Нет еще полной ясности, — промямлил Ворошилов.
— Похоже, у тебя, Клим, полная ясность только по части балерин Большого театра, — усмехнулся Сталин. И коротко бросил: — Вызывай!
Никто не засмеялся при упоминании балерин. Более того, сделали вид, что разговор их не касается. Один только Кулик помрачнел еще больше: с Жуковым он там, в Монголии, начинал против японцев. И не поладил. Этот Жуков большой нахал. И счастливчик. Какую карту ни возьмет — все в масть. Кулика Сталин отозвал с Халхин-Гола в сентябре, когда уже все было кончено. Для подготовки войны с финнами. И все лавры победы над япошками достались одному Жукову. Из-за него, можно сказать, и финскую кампанию начали так неудачно, посчитав, что если какой-то Жуков врезал самураям по первое число, то они-то уж финнам… Впрочем, как бы и не начали, а маршала он, Кулик, получил. И Героя тоже… Только вот жена… Был слух, что она со Сталиным…
Вскочил Каганович, качнулся, расплескивая водку.
— Выпьем, друзья, за полную ясность во всех вопросах! В том числе и японско-советских. За нашу Красную армию и ее командиров!
Потом пили за других военных, потом без разбору за всех присутствующих. Лица стали красными, глаза мутными, речи отрывистыми и бессвязными, но все о том же: «линия Маннергейма», война в Европе, где Гитлер уже захватил Данию и ведет бои в Норвегии, танки, пушки, самолеты…
Сталин слушал, щурил глаза, пускал дым через нос, посмеивался, задирал:
— Это хорошо, что Жданов осчастливил нас своим присутствием. А то кое-кто утверждает, что он собирается отделить Ленинград от СССР, присоединить к нему Финляндию, объявить новое государство. Как, Андрей, будет называться это государство?
Все насторожились, лица вытянулись, лишь Микоян спокойно намазывал на хлеб горчицу.
— Северо-русским княжеством, товарищ Сталин, — в тон Сталину ответил Жданов, но улыбка на его лице не вытанцовывалась, губы лишь покривились да так и засохли. — Я это к тому, что если Гитлер решит напасть на СССР, то ему придется иметь дело не только с Москвой, но и с Ленинградом. Думаю, что он испугается.
Ответом ему был смех, но какой-то квелый: никто не знал, как принимать эту шутку Сталина.
— Боюсь, что у товарища Жданова появится новая оппозиция в лице товарища Маннергейма, — вставил свое Каганович.
На этот раз смех был общим.
— А я потребую от него внучку в жены моему сыну, — выкрикнул Жданов высоким фальцетом под облегчающий хохот всех присутствующих.
Сталин смеялся вместе со всеми, согнутым указательным пальцем вытирал мокрые глаза. Лишь Кулик смеялся как-то деревянно, с трудом разжимая губы.
Тотчас же Каганович произнес тост за будущую дружественную СССР державу. Выпили. Новый тост — за красивых женщин. Выпили и за красивых женщин.
— А почему товарищ Кулик пьет такими маленькими рюмками? — спросил Сталин, и все уставились на Кулика. — Или у товарища Кулика стало плохо со здоровьем?
— Никак нет, товарищ Сталин, — тяжело качнулся Кулик. — Со здоровьем у меня все в порядке.
— Может быть, дома не все хорошо?
— И дома все хорошо, товарищ Сталин.
— Я думаю, что Лазарь должен предложить нам тост за то, чтобы у нас дома всегда все было хорошо.
— Полностью и целиком поддерживаю ваше предложение, товарищ Сталин, — вскочил Каганович, держа в руке бокал с перцовкой и протягивая его через стол Кулику. — Более того, хочу добавить, что дом наш — вся страна, и пусть в ней будет всем хорошо.
Выпили и за это.
Когда Сталин решил, что выпито достаточно, он велел оставить на столах лишь вино и фрукты и пригласить артистов.
Первым вступил в столовую ведущий тенор Большого театра Козловский. Он вошел в сопровождении небольшого струнного ансамбля, поклонился с достоинством всеми признанного мэтра, откашлялся, сделал незаметный знак
