Генерал Жуков сидит в кресле, сложив на животе руки, надвинув фуражку на глаза. Писать он не любит, да и с грамотой у него не все ладно. Тем более что есть кому писать и без него. Тяжелое лицо генерала неподвижно, на нем застыло выражение брезгливости и раздражительности. Это выражение держится на нем почти с тех самых пор, как только Жуков вступил в должность командующего округом: всё, с чем он сталкивался на новом месте службы, было не по нем, все раздражало, хотя еще год назад, до Халхин-Гола, такие же люди, с такими же взглядами и способностями, такие же порядки в армии ничего подобного в нем не вызывали. Видимо, нужно было пройти в монгольских степях ту суровую школу боев, борьбы с расхлябанностью и разгильдяйством, с невежеством многих командиров всех рангов и степеней, с их раздутым и давно устоявшимся самомнением, чтобы взглянуть на армию совершенно с других позиций и даже другими глазами. Но самое ужасное — исправить большинство из этих командиров, под командованием которых находятся сотни тысяч людей, изменить их взгляды на воинскую службу может лишь жестокая действительность. А некоторых, как того горбатого, исправить сможет лишь могила.
Перед поездкой на учения Жуков посмотрел личные дела командиров дивизий, корпусов и командующих армиями и во многих из них нашел одно и то же: предан коммунистической идее, партии и советской власти, хотя в политических вопросах разбирается слабо, смел и решителен, но теряется в сложных ситуациях, прямолинеен, не способен поспевать за событиями. И далее выводы: может командовать батальоном (полком, дивизией, корпусом), но не выше. А командуют, несмотря на такие характеристики, как раз «выше». И не снимешь ведь с должности: не ты ставил, не тебе и снимать. Разве что со временем. А есть ли оно, это время? И сколько его осталось? И дадут ли снять? Многие из этих командиров поднялись наверх благодаря репрессиям командного состава Красной армии, а не своим знаниям и способностям, а еще потому, что воевали вместе с Буденным и Ворошиловым в гражданскую войну, с тем же Тимошенко, и сумели сохранить с ними приятельские отношения. Но характеристики на них писали не Буденный с Ворошиловым, а как раз те, кто попал в жернова репрессий. Неглупые, между прочим, были люди. Хотя иные тоже особыми дарованиями не блистали. Но ученые мужи утверждают, что даровитых людей вообще не так уж много — разве что один на тысячу. Только поэтому даровитым людям прорваться сквозь серое окружение и заявить о себе не так-то просто. И часто именно это окружение бывает повинно в преждевременной гибели непохожих на нее людей. Но это в теории. А на практике… на практике сам черт не разберет, кто, что, как и зачем. Мог и он, Жуков, уйти вслед за многими и превратиться в прах. И тоже не поймешь, почему и зачем. Говорили, что кругом враги народа, пробравшиеся на высокие должности. Может, и были такие, но уж точно — он врагом никогда не был и не мог быть. А многие и многие другие? Вполне возможно. Но далеко не все. Наконец, эти многие тысячи серости и есть народ, которым надо руководить, как-то с ним уживаться, потому что других нет и неоткуда взять. Более того, без них ничего сделать нельзя, без них ни одно дарование ничего не стоит, именно этот народ время от времени выталкивает из своей среды таланты и гениев. Но ориентироваться на них нельзя. Ориентироваться надо на эту серость. Следовательно, часть ее надо воспитывать, учить, другую часть принуждать к определенному комплексу поведения в тех или иных условиях. Только тогда получится нужный результат. А коли так, остается только одно: требовать с каждого по полной мере, и даже сверх меры, заставить учиться, а если не способен, тогда… тогда не выше батальона и прочее.
И Жуков вспомнил разбор штабных учений, выступления командиров дивизий, корпусов и армий, и свое в них участие в качестве экзаменатора — должность обязывает. Положим, он и сам в теории не слишком силен, но разобраться, как использовать имеющиеся в твоем распоряжении войска при обороне или наступлении, с этим-то должны справляться все: на то они и командиры высшего звена. Но иного хоть по затылку бей, хоть в лоб, а он все равно ни бэ, ни мэ, ни кукареку. И это всего лишь игра на макетах, на которых виден и противник, и свои войска, и соседние. А если война?
С одним комдивом пришлось-таки повозиться. По плану игры его кавдивизия должна оборонять небольшой город, к которому прорвались моторизованные части противника. Ситуация, скажем, чисто теоретическая, но на войне всякое бывает.
— Противник не атакует ваши позиции в лоб, — изменил Жуков ход видения боя. — Он связал ваши полки малыми силами, остальными решил обойти вас с флангов. Ваши действия.
Командир кавалерийской дивизии, сорокапятилетний полковник, с резкими чертами лица, с настороженным взглядом маленьких глаз, какие встречаются у попов, ожесточенных маловерием своих прихожан, криво усмехнулся и ткнул указкой в макет:
— Так тута это… тута болото, товарищ генерал армии. Тута ему не пройтить. Тута он увязнет. Опять же, мы, как есть кавалеристы, то наше дело руби-коли. А в окопах нехай пехота загорает.
— Нет пехоты, а город удержать надо, — гнул свою линию Жуков. — А у него танки. С шашкой на танки? К тому же он обошел болото стороной, вот здесь и здесь, — настаивал он, водя указкой по карте.
— Так это… так тама ж наш корпус — не пустют.
— А он прорвал оборону корпуса на правом фланге, у соседа.
— Так это… так ежели корпус, должон быть приказ. Опять же, вся штука в том, какие силы у энтого противника. Ежели армия, да еще танки, да то да сё, тогда что ж, тогда только помереть и точка.
— А победить, значит, никак? А обескровить противника грамотно построенной оборонительной тактикой? У вас, кстати, в резерве мотострелковый полк и танковая бригада. Есть артиллерия. Есть, наконец, авиация. Есть разведка.
— Так это, товарищ генерал армии, так это, опять же, командование корпусом, — недоумевал полковник. — Ему сверху виднее, что и как. А только я вам скажу по совести, все это игрушки. А практически… В гражданскую, бывалоча, они идут, ну, и мы им встреч, так сказать… с оркестром, с «Интернационалом» и прочее. А конница, ясное дело,
