Вообще говоря, Эйтингон мог бы служить кому угодно и где угодно — варианты, как говорится, имелись, и многие его коллеги этими вариантами воспользовались, но судьба сделала его сотрудником ОГПУ, предоставив ему почти неограниченные возможности и права. А что еще, извините, надо нормальному авантюристу? Совсем немного: чтобы эти возможности и права никогда и никем не урезались до такой степени, чтобы от них ничего не осталось. А когда остается хоть что-то, это что-то можно в каждом конкретном случае расширять до бесконечности. Начальство далеко и само по себе, он далеко от начальства и тоже сам по себе. Есть, конечно, нюансы, но их можно и нужно игнорировать, ибо идеальных условий не существует. Но тем и хороша жизнь.
Эйтингон еще некоторое время лежит с закрытыми глазами, вслушиваясь сквозь сладостную дрему в доносящиеся до его слуха звуки, лениво разделяя и оценивая их по заведенной привычке. Рядом спит женщина, ее дыхание напоминает шелест утреннего ветерка в густой траве, когда лежишь на спине и смотришь в небо на бегущие облака где-нибудь… Впрочем, неважно, где…
Повернув голову, Эйтингон скосил серые глаза на женщину.
В полумраке на белой подушке четко выделяется ее смуглое лицо и черные прямые волосы. Удивительно: ей уже под пятьдесят, родила четверых детей, а выглядит меньше чем на сорок. А сколько огня, сколько страсти в этом поджаром теле, в этих манящих глазах, в которых точно кипит жаркая кровь Африки и тлеет упорство и отвага норманнов.
За окнами гостиничного номера, прикрытыми плотными шторами, взлетела и опала трель полицейского свистка. Ее тут же поглотили приглушенные звуки чужого города, чужой страны, хотя эти звуки почти такие же, как и в любом большом городе любой страны мира: гудки автомобилей, дребезжание трамваев, цокот копыт какой-нибудь клячи развозчика молока и зелени, чьи-то гортанные голоса.
«Значит, сегодня, — цедилась сквозь эти звуки ленивая мысль. — Что ж, сегодня так сегодня. Вроде бы сделано все, чтобы операция под кодовым названием „Утка“ не сорвалась. Разве что какая-нибудь случайность, от которой никто не застрахован. Даже гений».
Женщина шевельнулась и замерла: тоже проснулась и тоже вслушивается в окружающий мир. У нее не такой уж большой опыт конспиративной работы, зато большая преданность идеи всеобщей справедливости. Она выросла и воспиталась в очень богатой семье, изнутри видела тот мир, в котором рождается и получает права гражданства всякая несправедливость и всякие пороки: жажда денег и власти, беспринципность, подлость и вероломство так называемых сливок буржуазного общества, — тайную и тщательно скрываемую от простых людей сторону, и возненавидела ее всем сердцем. Правда, ненависть эта несколько пообтрепалась жизнью, замужеством и прочими обстоятельствами, в коих все мы не властны. Да и не может человек вечно пребывать в одном и том же психическом состоянии. Теперь ее ненависть стала избирательной, теперь она сосредоточилась на предателе дела мирового пролетариата Троцком, то есть приобрела вид заезженной клячи, которую надо время от времени подстегивать острыми ощущениями.
Самое острое ощущение сейчас то, что сегодня или, в крайнем случае, завтра ее сын Рамон Меркадер, средний из трех сыновей, старший из которых отдал свою жизнь за свободу Испании, а младший живет в России… так вот, этот ее сын должен убить Троцкого. Он будет действовать в одиночку, она ничем ему не сможет помочь. Но человек, который сейчас лежит рядом с ней, холодный и расчетливый, как арифмометр, все предусмотрел, все рассчитал, и до сих пор его расчеты очень редко давали сбой, как, например, вооруженное нападение группы мексиканских террористов на виллу Койоакан. Никто из нападавших не мог даже предположить, что Троцкий, известный всему миру революционер, спрячется под кроватью, вместо того чтобы гордо подставить свою грудь под пули. Как-то получится на этот раз…
— Ты не спишь? — спросила женщина и приподнялась на локте, пытаясь в полумраке разглядеть лицо своего руководителя и любовника.
— Нет, Каридат, — ответил Эйтингон, открывая глаза.
— Волнуешься?
— Есть немного. Но это вполне нормально.
Женщина нажала кнопку выключателя, вспыхнул притененный свет напольного торшера, осветил лицо человека, настоящего имени которого она так и не знает, хотя встречалась с ним еще в Испании, воюя в партизанском отряде в тылу франкистов.
Эйтингон улыбнулся полными губами, привлек к себе женщину.
— Не волнуйся. Все будет хорошо, — произнес он. — Твой сын опытный боец, он не спасует и не допустит ошибки.
По телу Каридат прошла нервная дрожь. Она уткнулась лицом в пухлое плечо любовника, и нервное напряжение ее переплавилось в желание чего-то такого, чтобы все тело, до последней клеточки, взорвалось и опало обессиленным и умиротворенным.
Несколько минут они терзали друг друга, терзали со стонами, всхлипами, роняя нечаянные и ничего не значащие слова. Затем, отбушевав, еще с полчаса лежали тихо, каждый думая о своем.
Глава 5
В четыре пополудни, едва Лев Давидович оторвался от письменного стола и вышел в сад, приехала его секретарь Сильвия Агеллоф, чтобы перепечатать на машинке торопливые строчки рукописи. На вид Сильвии лет тридцать с хвостиком, у нее резкие черты лица, делающие его высокомерным и упрямым, однако она неглупа, начитана, а главное — предана делу революции и Троцкому, который эту революцию олицетворяет. Привез Сильвию на виллу в своей машине молодой и богатый красавец, канадец Фрэнк Джексон, то ли любовник Сильвии, то ли жених, личность мало приятная и поначалу вызывавшая подозрения, но, к счастью, ничем не интересующаяся, кроме развлечений, иногда ссужающая деньгами Троцкого и его IV Интернационал… из чувства противоречия, как он объяснил свое меценатство при первом же знакомстве с русским изгнанником.
Лев Давидович в эти послеполуденные часы кормил кроликов и кур, содержащихся в клетках в тени огромного задумчивого платана и жестянолистых магнолий.
— А где ваш доблестный рыцарь? — спросил он у Сильвии, остановившейся рядом с ним и равнодушно наблюдающей за кормлением, спросил из вежливости, ибо невежливо не спросить о человеке, который дает тебе деньги и не спрашивает отчета.
— В машине, — ответила Сильвия таким тоном, будто ее возлюбленному только и место, что в машине.
— Неудобно как-то… мда. Может, он пополудничает с нами?
— Спасибо, Лео, но мы собираемся с ним в ресторан. Я могу приступить к работе?
— Да, разумеется, — спохватился Троцкий. — И все-таки… хотя бы кофе. Пригласите его к нам. Я велю, чтобы охрана его пропустила.
— Как вам будет угодно. Кстати, он написал какую-то статью по поводу… Впрочем, я точно не знаю, по какому поводу. Может, вы посмотрите ее, если это вас не затруднит… Все-таки это его первый опыт. Похоже, он взрослеет, — добавила Сильвия с нескрываемой гордостью, точно это ей принадлежит заслуга, что ее жених, который почти
