Алексей Петрович принес из коридора рюкзак, стал разбирать подарки, кому что, раскладывать на столе. С самого дна достал несколько книг на французском и английском, купленных в Мукдене. Здесь были Хемингуэй и Бунин, которые он таскал за собой, пряча от чужих глаз. Понес к полкам, плотно заставленным книгами, раздумывая, куда бы их поставить, чтобы не на виду. И вдруг взгляд его упал на стопку из четырех книг в зеленых обложках, стоящих на ЕГО полке, с ЕГО произведениями, на которую он не обратил внимания. Алексей Петрович приблизился вплотную, уже зная, что это за книги, чувствуя, как сердце часто-часто отбивает удар за ударом, точно собирается пробить грудную клетку.
Да, это были четыре экземпляра его книги «По дорогам войны», которую он написал всего за два месяца и, отдав в издательство, уехал на Дальний Восток. Но чтобы так быстро издали, не ожидал. И все-таки издали и успели раскритиковать. Может, он зря спешил?
Алексей Петрович осторожно вытащил одну из книг, раскрыл, долго вглядывался в портрет моложавого полковника с пятью орденами и двумя медалями на груди. Что ж, стрелять ему приходилось редко, а рисковать жизнью — сколько угодно. Так что свои ордена и медали он заслужил. Он никогда не нравился себе на фото, но на этот раз портрет его вполне удовлетворил: такого мужчину женщины не могут не замечать. Вот только он не помнит, когда, где и кто его фотографировал.
И, забыв о подарках и привезенных книгах, Алексей Петрович углубился в свою собственную, отыскивая те места, которых коснулись недремлющие руки цензора.
Глава 29
Главный редактор «Правды» Петр Николаевич Поспелов встретил Алексея Петровича неожиданно радушно и приветливо, будто и не было разгромной статьи в «Литературке». Он вышел из-за стола, протягивая Задонову обе руки, его пронзительные глаза смотрели сквозь круглые очки улыбчиво и с пониманием.
— Как добрались, Алексей Петрович? Выглядите вы прекрасно, хотя и помяты, и седины прибавилось, но — молодцом, молодцом… Книгу свою видели?
Алексей Петрович, легко поддающийся на лесть и ласку, широко улыбался в ответ на быстрые вопросы Главного и кивал головой, не успевая вставить ни одного слова.
Посадив его в кресло возле небольшого столика, Поспелов попросил принести чаю и только после того, как было выпито по чашке, заговорил о делах.
— Статью о себе, то есть о своей книге, надеюсь, прочел, — перешел Поспелов на ты, что случалось с ним редко и говорило о доверительности к собеседнику. — Тут и в мой огород камешек, поскольку способствовал и торопил с изданием. Надо признать, что камешек не слишком большой, не булыжник. От таких камешков разве что небольшая шишка образуется, но не смертельно, нет, не смертельно, так что не будем убиваться и предаваться отчаянию. Тем более что статья появилась тогда, когда поезд давно ушел. Видать, кто-то наверху прочитал с опозданием и загорелся… Ну, как у нас иногда бывает. А вызвать тебя в Москву все равно пришлось: никуда не денешься — реагируем. Да. Таков порядок. Правда, можно было что-то убрать, смягчить. Я уж потом, после статьи то есть, посмотрел внимательно: можно было и, пожалуй, нужно. Но — спешка… спешка нас губит. Впрочем, я все о статье да о статье. Бог с ней, со статьей. Три к носу. Рассказывай, как съездил. Вернее — как поездил.
Алексей Петрович стал рассказывать, стараясь покороче. Поспелов кивал головой, тер подбородок.
В кабинет бесшумно заходила секретарша, приносила бумаги, клала на стол. Поспелов провожал ее взглядом, морщился. Иногда тихо, но настойчиво дребезжал телефон. Алексей Петрович скомкал свой рассказ, замолчал.
— Вот ведь положеньице: поговорить не дадут, — извиняющимся тоном произнес Поспелов, встал, пошел к столу, сел на свое место, показал движением руки на стул, и это уже был совсем другой человек: властный и непреклонный.
Алексей Петрович пересел к столу, замер в ожидании.
— Вот какое дело, Алексей Петрович, — заговорил Поспелов, крутя в руке карандаш. — Вызвал я вас из командировки не только потому, что статья и все такое, а потому что… Видите ли, у нас заболел собственный корреспондент по Средней Азии. Было две кандидатуры, но обе не прошли по состоянию здоровья. Вот я и подумал о вас… Вы ведь там, в Средней Азии, еще не работали, насколько мне известно… Большой нагрузки у вас не будет, так что времени на писательство хоть отбавляй, а всё при деле, и зарплата, и льготы… Квартира в Ташкенте обеспечена. Не понравится — будет особняк. У вас ведь, насколько мне известно, дети вполне самостоятельные, а вам с женой там будет хорошо…
— Сын у меня учится в военно-политическом, — вставил Алексей Петрович, не надеясь, что это как-то ему поможет, и еще до конца не понимая, почему именно он и почему так неожиданно.
— Ну, это… — отмахнулся Поспелов. — Это ерунда. Он ведь на казарменном положении. А на каникулы — к вам: фрукты, овощи…
— Да, разумеется, но я хотел, — приходил понемногу в себя Алексей Петрович. — Я хотел уйти из газеты вообще, вернуться к писательству. Война закончилась, много молодежи — пусть работает. Да и языков среднеазиатских не знаю…
По лицу Поспелова пробежала тень недовольства, и лицо стало неприветливым, оно съежилось и обострилось — неприятным стало лицо, нетерпимым, и глаза смотрели сквозь очки по-совиному колюче, недобро смотрели глаза Главного — как на провинившегося. И до Алексея Петровича наконец дошло: ссылка. И все, что говорил Поспелов до этого, лишь камуфляж и ерунда, призванные прикрыть главное: наверху прочитали и выразили неудовольствие, остальное — из обычной обоймы репрессивных мер. Не исключено, что и сам Поспелов приложил руку…
— Вы ведь в отпуске не были… — снова заговорил Поспелов, подслащивая пилюлю сочувственным голосом. — Пишите заявление и отправляйтесь в отпуск. Скажем, в Пицунду. Бархатный сезон. Там санаторий, подлечитесь, отдохнете, а уж потом… по назначению. Путевки на вас и жену у секретаря. Так что желаю успеха.
Поднялся и протянул руку.
Оказавшись на улице, Алексей Петрович передернул плечами и выругался про себя. Впрочем, могло быть и хуже, думал он, уже шагая вверх по Пушкинской. Но для Маши это будет ударом: она так мечтала понянчить внуков, а тут собирайся и кати к черту на кулички. Ведь для нее это, считай, вторая эвакуация… И все в тот же Ташкент, в котором она так мечтала о Москве.
Вечером у Задоновых собрались все, кто имел отношение к их семье и находился на ту пору в Москве. Пришла племянница (а может быть дочь?) Марина с мужем, Афанасием Роговским, инженером какого-то секретного конструкторского бюро, человеком шумным и общительным, с которым она познакомилась в Свердловске. Пришел Константин
