— Я не могу говорить об этом даже вам: не имею права, товарищ майор.
— А я не могу разрешить тебе их арестовать, потому что имею право знать, за что. Не забывай, что мне бумагу подписывать первому, а тебе — второму. Мне воевать надо, выполнять задание командования, у меня каждый человек на счету. Так что, как говорится, извини. Да и где ты, черт возьми, раньше был? Видишь — запарка? Выступать скоро.
— Так и я про то же самое! А вдруг там что случится? Отвечать вместе придется.
— Если бы что случилось, так случилось бы вчера.
— Про вчерашний день я и говорю. Вчера они Дудника убили, завтра еще кого-нибудь. Или к немцам могут драпануть…
— Ну, это ты брось! Какой дурак к немцам сейчас побежит! Это тебе не сорок первый. Сейчас немец, который поумнее, сам бежит к нам… К тому же у них семьи. Тот же Гаврилов с Пивоваровым в день по десятку писем в разные концы рассылают, семьи разыскивают. А ты — бежа-а-ать.
— Так это ж для отвода глаз, — на сдавался Кривоносов, ходя по землянке вслед за Леваковым и держа в руке постановление на арест двоих солдат, постановление, которое сам он, впрочем, еще не подписал.
Леваков на постановление внимания не обращал и то искал что-то по углам, то заглядывал в свои бумаги и ругался, потому что Кривоносов выставил его ординарца за дверь, а без няньки Леваков был, как без рук.
— Да и что вам, товарищ майор, оттого, арестую я их, или нет? — тянул свое Кривоносов. — Убудет от вас, что ли? Ну, проверят их, где положено, и, если за ними ничего нет, отпустят — пусть воюют себе на здоровье. Мне-то что! Я только ради правды и стараюсь.
— Но не могу же я, голова садовая, принимать решения на ходу, не разобравшись, — отмахивался Леваков, уже начиная склоняться к тому, что… а-а, пусть арестовывает, лишь бы отвязался! — в то же время сознавая, что позволь смершевцу арестовать этих двоих, так он на этом не остановится, а там, чего доброго, доберется и до командира батальона — с него станется. И лишь желание поставить по-своему и боязнь, что арест может вызвать нежелательные настроения у солдат и офицеров (Красников и так жаловался ему на придирки со стороны Кривоносова), помешало Левакову сказать «да». — Вот вернусь из штаба дивизии, тогда и поговорим, — пообещал он, нахлобучивая на голову шапку.
— Так когда ж тогда говорить, если батальон выступит на позиции? Сейчас они в землянке, а потом лес, темнота, да мало ли что — ищи ветра в поле.
— Ну, это уже не моя забота. Все! Мозглюкин! Где ты там? Потопали!
Мозглюкин тут же шагнул в землянку, и Кривоносов понял, что тот стоял под дверью и, быть может, слышал весь разговор, следовательно, тут уже пахнет заговором, и не исключено, что сам Леваков… — от этой мысли дыхание у Кривоносова перехватило, и он даже зажмурился, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся мысли, которых еще вчера у него не было. А если вспомнить прошлое, когда он гонялся за бандами… Тогда все было ясно и понятно, и лишь с тех пор, как он… как его назначили следить за благонадежностью бывших офицеров в этом батальоне, в нем что-то переменилось, что-то сместилось или как-то там еще, и он стал подозревать всех и каждого, с каждым днем все более утверждаясь в своих подозрениях. Но ведь не может быть такого, чтобы ни с того, ни с сего.
Они вышли из командирской землянки. Кривоносов — последним. Выходя, оглянулся. Показалось, будто шевельнулся полог, отгораживающий спальню комбата: значит, и там кто-то был. Скорее всего, Урюпина, и через час уже весь батальон будет знать о намерениях представителя контрразведки «Смерш».
Наверху Кривоносов постоял с минуту, глядя, как Леваков с помощью ординарца забирается на свою лошадь, потом еще какое-то время смотрел им вслед, мучительно пытаясь отогнать от себя возникшие сомнения в своей правоте. Да и в чем тут сомневаться? Предавший единожды, предаст и дважды, и трижды. Истина! Нет, еще не все потеряно. В силу сложившихся обстоятельств он может предпринять и самостоятельные действия — не в смысле ареста Пивоварова и Гаврилова, а в смысле доклада по начальству о нерешительности… точнее, о преступной нерешительности и непринятии мер командиром батальона по факту… э-э… Короче говоря, он это дело обмозгует по дороге, а сейчас надо срочно в дивизию.
И Кривоносов, вернувшись в свою землянку, собрав бумаги и прихватив своего связного Пилипенко, направился в польскую деревушку, где располагался штаб дивизии и представитель «Смерша» майор Голик. Этот же майор говорил, что у них, у смершевцев, своя война — война с невидимым врагом, коварным и жестоким, который может прятаться под обличьем самого близкого человека: под обличьем жены, отца или матери, а чаще всего под обличьем друга, потому что завести дружбу со смершевцем — наилучшее прикрытие для диверсанта и шпиона, именно поэтому у смершевца не должно быть друзей и вообще каких-то личных привязанностей, чтобы полностью отдаваться борьбе за чистоту наших рядов.
Старшему лейтенанту Кривоносову очень нравились эти рассуждения майора Голика, хотя подобных рассуждений он наслышался за свою службу предостаточно. Но когда начальство рассуждает таким вот образом при своем подчиненном, это всегда приятно, даже если рассуждения одного начальника похожи на рассуждения другого, как две капли воды. Зато Кривоносов был уверен, что майор Голик поймет его с полуслова и тотчас же отдаст все необходимые распоряжения. Тем более что компромата на Пивоварова с Гавриловым у Кривоносова больше чем достаточно. Особенно на Гаврилова, который еще в Сталино умудрился проявить противодействие приказам заместителя коменданта города, и если тогда на него не завели дела, то исключительно потому, что Кривоносов в то время был в отлучке.
Глава 9
До штаба дивизии не больше двух километров, но если комбат Леваков поехал туда верхом, то старший лейтенант Кривоносов отправился в штаб на своих двоих и потому потратил на дорогу почти целый час: идти пришлось практически по целине, по рыхлому снегу, по кустам и канавам, а сама дорога была забита движущимися в сторону передовой войсками. По ней ползли танки и самоходки, облепленные солдатами, тягачи с огромными пушками, каких Кривоносову видать еще не приходилось, плотной массой шла конница, поспешала пехота. Впрочем, пешей пехоты было мало, может, каких-нибудь две-три роты. И никого в обратную сторону. То ли тут устроили одностороннее движение, то ли те, кому надо было в тыл, прошли и проехали
