…и Крузенштерн для облегчения их участи надумал возвратить в Петербург нескольких офицеров, которые волонтёрами находились в посольской свите. Тут Фёдор Иванович немного струхнул: что если капитан припомнит ему и браваду титулом, и насмешки над лейтенантами? Тогда едва начатое путешествие закончится, а гвардии поручик по прозванию Американец так и не увидит Америки, не совершит кругосветный морской поход. Граф проклинал себя. Ну почему было не подождать, пока экспедиция уйдёт достаточно далеко, чтобы его возвращение сделалось невозможным?! Фёдор Иванович дал себе запоздалый обет — сидеть смирно, как в Кронштадте, только бы остаться на корабле…
…и он остался, но лишь благодаря Николаю Петровичу: твёрдо решив использовать своего обидчика, камергер замолвил за него словечко перед Крузенштерном. Списанные же на берег бедолаги тщетно умоляли не возвращать их в Россию.
— Готовы идти с экспедицией дальше хотя бы наравне с матросами, безо всяких удобств! — рапортовали они, но капитан был непреклонен.
Уменьшение свиты тоже весьма порадовало Резанова, который не стал перечить Крузенштерну. Японское посольство должно закончиться неудачей, так почему бы не назвать одной из причин провала то, что своевольный капитан удалил из свиты несколько благовоспитанных молодых особ?!
Фортуна определённо играла на руку Николаю Петровичу. Вот и стоянка в Копенгагене продлилась намного дольше, чем он предполагал. Через полторы недели, к тайному удовольствию камергера, перегрузку кораблей пришлось начать заново, да как!
При проверке бочек с солониной выяснилось, что многие уже нехороши. Мало того, подпорченный провиант лежал в самом низу: его предполагалось употребить не раньше, чем через два года.
Крузенштерн в разговоре прятал глаза.
— Половину выбросили бы посреди Атлантики, — мрачно констатировал он, и Резанов отсчитал изрядную сумму на закупку новой солонины, изображая неудовольствие, словно не имел отношения к выбору поставщиков.
Мясо, которое ещё можно было спасти, пересолили заново. А для извлечения смердевших бочек пришлось нанять в порту большие лодки, чтобы разгрузить и опять нагрузить оба корабля; пришлось ещё и на это потратить время и деньги — то есть всё шло наилучшим для Николая Петровича образом…
…тем более, Фёдор Иванович оправдывал его надежды и возвращал утраченные симпатии Крузенштерна. Проявив моряцкую дотошность, граф обследовал местный маяк и взахлёб делился впечатлениями.
— Там отражатели параболические во-от такие! — Он широко разводил руки в стороны, чтобы показать четырёхфутовые зеркала, сиявшие ночами на много миль вокруг. — Девять штук! Из меди зелёной кованы, их песчаным камнем полируют и на огне двукратно золотят!
Флотским офицерам восторги Толстого были понятны: в России эдаких чудес ещё не видели. А следующее изумление постигло Фёдора Ивановича за компанию с Крузенштерном и лейтенантами — в местном Адмиралтействе. Здесь каждому кораблю Королевского флота в отдельных красивых магазинах назначено было своё особенное место для разнородных припасов. В одном магазине лежал такелаж, в другом якорные канаты; третий магазин хранил паруса, в четвёртом располагалась артиллерия — не для всех кораблей навалом, а для каждого в отдельности! Выходило так, что при первой надобности весь флот без малейшего замешательства и путаницы мог быть незамедлительно вооружён и переоснащён. Чудо чудесное, что тут ещё скажешь…
Только в начале сентября, взяв на корабли астронома, естествоиспытателя и натуралиста, прибывших из других стран, экспедиция покинула Данию и направилась к английским берегам. Резанов не без сожаления расстался с гостеприимным прибежищем, натянул тёплые чулки, сунул ноги в пампуши и вернулся к тесному соседству с храпящим Крузенштерном. Следующая остановка была запланирована в Портсмуте.
Три недели пути до Британии дались Николаю Петровичу совсем непросто. Сперва ртуть в барометре упала ниже двадцати девяти дюймов: настали пасмурные дни с дождём и порывистым ветром, способные вызвать глубокий сплин даже на суше, не говоря уже про зыбкое море. В одну из ночей корабль вдруг накренило так, что мачты его, казалось, легли на воду. Резанов при столь необычном манёвре соскользнул с тюфяка, крепко приложился темечком о переборку и спросонья стал прощаться с жизнью. Господь миловал — всё обошлось, хотя Крузенштерн наутро признал, что и он ничего подобного не видывал за все годы службы.
Один Толстой держался бодрее прочих, а опасный крен и вовсе проспал, хорошо выпив накануне. Граф маялся бездельем, но кроме водки занять себя на корабле кавалеру свиты было решительно нечем. Даже охота на крыс, которую попытался устроить Фёдор Иванович, оказалась неудачной: сытых смышлёных зверьков не удавалось выманить из нагромождения тюков, ящиков и бочек.
Слабым утешением для тоскующего Резанова и мающегося Толстого стало редкое атмосферное явление. В один из вечеров невысоко над горизонтом на полнеба составилась вдруг светлая дуга с висящими отвесно под нею облачными тёмными столпами. Картина без изменений продержалась до ночи, а после дуга разделилась на две части, и столпы поднялись до самого зенита, истончав настолько, что сквозь них были видны звёзды. Небесную феерию довершило сильное северное сияние: Фёдор Иванович созерцал его до рассвета, благо волны несколько успокоились…
…а поутру настало безветрие, и Крузенштерн велел забросить в море невод в надежде добыть рыбы. Свежей провизии за время пути сильно убавилось, офицеры наравне с матросами ели солонину, а сухарями объедались крысы, которых так и не сумел покарать Толстой. Бочки с водкой подтекали, крупы почему-то не хватало, масла тоже было в обрез, горох оказался почти несъедобным, и свежая рыба в отсутствие собственных запасов трески пришлась бы очень кстати.
Увы, рыбацкая удача обошла путешественников стороной; невод не принёс желанной добычи. Когда же ветер поднялся снова, шлюпы немедля начали движение — и вскоре повстречали пятидесятипушечный английский корабль, который чуть было не открыл огонь по русским, приняв их за французов. Англия воевала с Францией — какие уж тут церемонии?
Николай Петрович решил, что вот-вот в него полетят ядра, и перепугался не на шутку: от британцев он ждал совсем другого. К счастью, Крузенштерну всё же удалось обменяться сигналами с грозным кораблём — и получить учтивые извинения с пожеланием счастливого путешествия…
…однако к вечеру за «Надеждой» снова устремился английский фрегат. Его капитан был настроен ещё более решительно, чем предыдущий, и преследовал русский шлюп под всеми парусами.
Фёдора Ивановича погоня привела в восторг. Он мигом забыл про смирение; предлагал принять бой и желал возглавить абордажную команду. Часа через четыре англичане догнали «Надежду», но схватки не произошло. Убедившись, что перед ним действительно русские, капитан Бересфорд был счастлив приветствовать капитана Крузенштерна, поскольку девять лет назад служил с ним в Америке. Крузенштерн тоже расчувствовался, велел спустить на воду шлюпку, съездил в гости к бывшему товарищу по оружию и назад привёз подарок — бочонок доброго ямайского рома.
— Можете вы мне объяснить, — приступал к капитану Резанов, — почему ваши английские друзья принимают нас за французов и охотятся
