Он ступал, увязая в пыли на полусогнутых ногах. У него даже не было сил, чтобы поднять руку и смахнуть с ресниц пыль.
Мир перед ним расплывался, но не от слез, пересыхали даже глаза. И когда Ретт моргал, веки больно резали глазные яблоки.
Когда Батлер падал, то Мигель, абсолютно равнодушный к происходящему, останавливал коня и терпеливо ждал, когда Ретт поднимется.
— Ну, теперь вперед! — указывая стволом револьвера направление, неизменно повторял Мигель пришедшему в себя Батлеру. — Уже осталось совсем немного. Еще потерпи, Ретт, извини, что заставляю тебя страдать, но ты не прошел еще и сорока миль, а мне довелось пройти семьдесят.
Солнце уже обожгло лицо и руки Ретту, он чувствовал, как потрескалась его кожа, но ничего не мог поделать, ведь закрыть голову было нечем.
Он вновь упал на колени, но упрямо полз вперед, ведь отсюда уже начинался склон холма.
Солнце стояло уже довольно низко, и этот крутой склон находился в тени.
Ретт вздохнул свободнее и сел. Он посмотрел на приближающегося к нему Мигеля Кастильо. Тот злорадно ухмылялся.
— Ну что, Ретт, кончились силы? Решил сделать привал? Ну что ж, посиди, это последний привал в твоей жизни.
Он вытащил из кармана часы, которые забрал у торговца оружием, открыл крышку и сказал:
— Ну что, Ретт, солнце еще будет светить два часа. Думаешь отсидеться в тени?
— Я жалею об одной вещи, — вздохнул Ретт Батлер.
— О чем же? — поинтересовался Мигель. — Уж не о том ли, что с тобой нет сейчас воды? — и мексиканец приложился к фляжке.
— Я жалею о том, что перестрелил тебе веревку, когда тебя вешали.
— Это все жадность, Ретт, ведь ты хотел на мне побольше заработать. А потом тебя вновь погубила жадность, когда ты решил забрать себе все деньги.
— Ты меня никогда не поймешь, — вздохнул Ретт, — я перестрелил веревку из благородства.
— Ой, какие мы благородные, — издеваясь, принялся кривляться Мигель, — прямо сил нет. Давай поднимайся и ползи вверх. Я-то подниматься не буду, посмотрю, как ты там сдохнешь на вершине. Вот сейчас я закурю, — Мигель достал сигару, вытащенную из кармана Батлера, — и пока она будет дымиться, ты должен добраться до вершины холма, иначе тебя придется пристрелить. Я даже не буду убивать тебя насмерть, это все-таки грех, я прострелю тебе ногу. Я тебя раню, если ты не будешь идти или ползти — короче, забирайся как можешь.
Мигель прикурил и, прикрывшись зонтиком от солнца, принялся смотреть, как Ретт Батлер на четвереньках ползет на вершину холма.
Песчаная земля под его пальцами рассыпалась в пыль. Ретт Батлер то и дело растягивался, соскальзывал на несколько футов вниз, но упрямо полз вверх. Он уже не чувствовал ни усталости, ни боли. Он вообще не чувствовал ничего кроме желания добраться до вершины.
Словно это могло что-то изменить в его жизни.
Наконец он дополз и замер.
Там, за вершиной, расстилалась такая же безжизненная пустыня как и за его спиной.
Только впереди не было ненавистного ему Мигеля Кастильо.
И Ретт обернувшись зло посмотрел на своего преследователя.
В этом момент он понял, что отсюда ему не выбраться. И не важно, сумеет он сбежать от Мигеля или же останется вместе с ним — участь его уже предрешена.
И Ретт Батлер, подтянувшись на руках, переполз на ту сторону холма.
«Пускай он убьет меня здесь, — подумал Ретт, — я не сделаю ни одного движения».
Но тут, словно бы в насмешку, словно бы судьба посмеялась над ним, рука его соскользнула с камня, и он покатился по крутому склону холма, поднимая клубы пыли.
Мигель Кастильо не стал мучить коня и объехал холм. Он приблизился к безжизненно лежащему Батлеру.
— Ну что, Ретт, поднимешься или пристрелить тебя здесь, чтоб не мучился? — участливо осведомился Мигель.
Ретт что-то прохрипел в ответ, но мексиканец его не расслышал.
— Ну что ж, пятьдесят миль ты прошел. Если бы ты прошел еще двадцать я бы, может быть, простил тебя. Дал бы пару раз приложиться к фляжке, а так… Если поднимешься, то — иди, а нет — я тебя пристрелю. Хотя…
Мигель склонил голову.
— Что тратить на тебя пули? Немного посижу, посмотрю, ты и так окочуришься, а я полюбуюсь на твою смерть.
Слова Мигеля доходили до Ретта Батлера с трудом. Они звучали как будто издалека, пробиваясь сквозь толстую стену.
Солнце слепило истерзанные глаза, веки были воспалены, губы потрескались, все лицо и руки покрывали волдыри от ожогов.
Но страшный вид Ретта только забавлял Мигеля.
Сам он сидел на коне, под зонтиком и то и дело прикладывался к фляге.
Хотя пить ему и не хотелось, но было приятно доставить страдание Ретту Батлеру.
— Жарко сегодня, — вздыхал Кастильо, — не вовремя ты выбрался на прогулку, Ретт. И дождя, к сожалению, не предвидится, совсем не предвидится.
Он взглянул из-под зонта на слепящий диск солнца.
— Ну, ладно, полежи, отдохни. Может, еще и придется тебе немного погулять.
Ретт Батлер потерял сознание.
Глава 17
Мигель Кастильо спрыгнул с лошади и подошел к Ретту Батлеру, неподвижно лежащему под палящими лучами солнца.
— Ну что, приятель, отдаешь Богу душу. Не надо было тебе так поступать со мной, с Мигелем Кастильо. Тогда бы разъезжал на своем коне, постреливал в веревки — и был доволен жизнью, а так… Прощай, приятель, прощай. Мне пора уезжать.
Кастильо носком сапога повернул обожженную голову Ретта Батлера, посмотрел на его воспаленные закрытые веки и вылил из фляги остатки воды прямо на лицо.
Ретт вздрогнул.
— Все равно, ты, приятель, не жилец, но я снял грех с души и дал тебе немножко попить, ведь я обещал.
И тут Батлер пришел в себя.
Он услышал какой-то далекий грохот. Он услышал, как сотрясается каменистая земля и медленно повернул голову вправо.
Мигель Кастильо тоже посмотрел в ту сторону.
Из-за подножья холма выскочила шестерка лошадей. Они тащили за собой военный фургон. Лошади мчались во весь опор, не разбирая дороги, козлы были пусты.
— Ого-у, — воскликнул Мигель, бросаясь наперерез фургону и выхватывая из кобуры револьвер.
Его лошадь осталась стоять у подножья холма. А Мигель бежал наперерез шестерке лошадей, раскинув в стороны руки.
Он хотел остановить их, но лошади мчались на человека.
Тогда Мигель отскочил в сторону, но успел ухватиться за поводья первой лошади.
Он вскочил ей на спину и натянул поводья. Фургон и лошади медленно остановился.
— Спокойно, спокойно, стоять. Вот, молодцы, — поглаживая лошадь, приговаривал Мигель.
Потом спрыгнул и осторожно, на полусогнутых ногах, подошел к фургону. В руке он держал револьвер и его большой палец медленно взводил курок.
У дверцы он остановился, положил левую руку на открытое окно, резко дернул на себя дверцу и отскочил в сторону.
Из фургона вывалился мертвый сержант.
— Ой-е-ей, — вновь воскликнул Мигель,
