— Мигель, подожди, не уходи, — настоятель вновь попытался остановить брата, схватив его за руку.
— Может, мы когда-нибудь еще встретимся, а сейчас, честно говоря, мне не хочется больше говорить с тобой. Слушать твои нравоучения я не хочу, а ты ни на что большее не способен.
По коридору проходил монах. Он на ходу бросил взгляд в мастерскую и с удивлением увидел своего настоятеля, держащего за руку сержанта.
На глазах священника были слезы.
Монах, боясь потревожить его, развернулся и пошел в обратную сторону.
Ретт Батлер стоял в темноте, докуривая свою сигару.
«Да, я узнал много интересного, — подумал он, — оказывается, и у таких отпетых негодяев, как Мигель Кастильо, бывают родственники. Да еще священники. Впрочем, и у меня есть отец, мать. А может быть, их уже нет… И я, вернувшись когда-нибудь в Чарльстон, узнаю об их смерти от абсолютно постороннего человека. Может, кто-то скажет мне, что отец перед смертью хотел меня видеть, держать меня за руку. А меня в это время не было рядом».
Ретт Батлер тяжело вздохнул и погасил окурок о подошву сапога.
Мигель Кастильо стряхнул с себя руку настоятеля.
— Нет, у нас не получится сегодня разговора. Как-нибудь в другой раз.
— Мигель, останься. Побудь здесь еще несколько дней, — попросил брат.
— Нет, — уже боясь, что расчувствуется и согласится, Мигель заспешил к выходу.
— Прости меня, брат, — прошептал ему в спину настоятель.
Но как тихо ни произнес он эти слова, Мигель услышал их и замер в дверях.
Он словно не верил сам себе, но обернувшись, встретился взглядом с настоятелем и понял, что ему не померещилось.
— Нет, мне не в чем тебя обвинять. А ты, брат, прости меня, — Мигель, не дожидаясь ответа, исчез в коридоре.
А растерянный настоятель стоял среди разбросанных скульптур, потом опустился на колени перед незаконченным распятием и стал молиться…
Ретт Батлер отвернулся и зашагал по гулкому коридору. Он старался ступать как можно громче, пытаясь вернуть себе уверенность, вернуть ненависть, которую он испытывал к Мигелю Кастильо.
Ведь тот был законченным негодяем.
Но как ни старался Ретт Батлер, в его душе поднималась жалость к этому несчастному человеку.
В самом деле, может он и не был виноват в собственном выборе.
Это жизнь заставила его сделаться негодяем и мошенником, точно так же, как жизнь заставила Ретта Батлера стать авантюристом и искателем приключений.
«Ведь в сущности, — думал Ретт Батлер, — между нами нет ощутимой разницы. Только у Мигеля нет такого образования и воспитания, какими обладаю я. Он прост и незатейлив и, может быть, то, что я считаю благородством — всего лишь хитрость, игра».
Ретт Батлер вышел во двор. Поправил на лошадях упряжь, осмотрел колеса фургона.
Все было в полном порядке. Он рукавом плаща стер пыль с надписи на дверце.
В лакированном корпусе фургона зияли пулевые отверстия.
Кони нетерпеливо перебирали ногами, чувствуя что им предстоит далекая дорога.
Ретт Батлер забрался на козлы и взял в руки вожжи.
«Может, поехать прямо сейчас, бросив здесь Мигеля», — подумал он.
Нет.
Хотя он прекрасно представлял, чем могут кончиться совместные поиски сокровищ. Ведь Мигель не тот человек, который поделится частью добытого.
Но все-таки Ретт пожалел Мигеля.
Завидев, как Мигель вышел из монастыря, он помахал рукой.
Мигель поглубже надвинул военную шляпу на глаза, так, чтобы Ретт Батлер не увидел блестевших в его глазах слез, и взгромоздился на козлы рядом.
— А я, честно говоря, думал, что ты уедешь без меня, — сказал Мигель.
— На, закури сигару, — угостил его Ретт, — и тебе станет лучше.
Мигель закурил и посмотрел в синее безоблачное небо.
— Ну что, Ретт, трогаем?
— Да, поехали, — Ретт натянул вожжи, привстал на козлах и взмахнул длинным кнутом.
Лошади сорвались с места, и фургон загрохотал, покидая монастырский двор.
Ни Ретт Батлер, ни Мигель Кастильо не видели, что за ними, прижавшись лицом к стеклу, наблюдает настоятель монастыря.
Они не видели, как по его щекам бегут крупные слезы.
— Пусть Господь будет к вам милостив… — шептал настоятель, глядя на пыльный шлейф на дороге.
Глава 18
Они проехали несколько миль, не произнеся ни слова.
Фургон подбрасывало на камнях, грохотали ободья, солнце нещадно палило, лица и руки путешественников покрыл толстый слой пыли.
Ретт Батлер исподлобья смотрел на дорогу, то и дело смахивая с ресниц пыль. Он часто моргал и недовольно кривился, покрикивая на лошадей.
Ему казалось, что те скачут слишком медленно.
Каждый из седоков думал о своем.
Мигель Кастильо вспоминал своего брата-настоятеля и чувствовал себя не лучшим образом.
Угрызения совести донимали его, но в то же время он злился на своего брата за то, что тот так обошелся с ним.
Мигель рассчитывал на радушный прием, он уже представлял себе, как они с братом бросятся друг другу в объятья, а потом усядутся за стол, уставленный яствами и питьем, будут вспоминать детство, говорить о родителях.
Будут вспоминать свою маленькую заброшенную деревушку, друзей…
И Мигель думал, что сможет поделиться с братом самыми сокровенными мыслями, изольет ему душу. А тот выслушает его, поймет и простит.
Ретт Батлер то и дело раскуривал погасшую сигару, но забывал затягиваться, и она вновь гасла.
Дальняя дорога наводила на него тоску, а пейзаж не располагал к веселью: выжженная земля, голые скалы, чахлая растительность.
Здесь все навевало мысли о смерти, о бренности земного существования.
И чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, Ретт Батлер стал вспоминать свое детство. Оно казалось ему счастливым и безоблачным, хоть он и понимал, что и в те годы хватало мрачных дней.
Скорее всего, его потянуло на воспоминания потому, что он был потрясен сценой свидания Мигеля с настоятелем монастыря. И все укоры священника Ретт Батлер воспринял в свой адрес.
Он понимал, что был не прав по отношению к отцу, но и отец не выслушал его до конца и тем самым взял грех на свою душу.
Он уже давно простил отца, но не знал, простил ли тот его…
Дорога бесконечной лентой ложилась под копыта коней, под колеса экипажа. Холм сменялся холмом, дорога петляла по равнине, экипаж подбрасывало на камнях, усталые лошади уже хрипели и спотыкались.
Ретт Батлер пожалел их: он уже больше не хлестал лошадей, ослабил вожжи.
Мигель Кастильо был молчалив, он то и дело смотрел на свои руки, явно что-то вспоминая.
Может быть он вспоминал, как работал в поле, когда был
