— И ты садишься прямо на него?
— Сначала, дорогая, нужно поднять крышку. — и Луиза подняла её вверх.
Антония оглядела сиденье с аккуратной круглой дыркой.
— И что, садиться прямо на это?
— Да, это сиденье для того, чтобы облегчиться. Как на горшке. Точно так же.
— А потом?..
— А потом, моя дорогая, природа делает своё дело. Как видишь, комочки чёсаной шерсти подходят для… э-э…
— А потом…
— Бросаешь использованный комок в это приспособление, а затем…
Луиза дёрнула цепочку, свисающую с лакированного деревянного бачка наверху, и вода с оглушительным шумом закрутилась внизу.
— Но куда всё это уходит?
— В резервуар в подвале.
Миссис Севье приложила руку ко рту.
— Луиза, ты так… оригинальна.
Возможно, она выбрала не лучшие слова для похвалы. Глаза у Луизы наполнились слезами:
— Этот… этот неблагодарный англичанин. У нас он получил свой первый заказ в Америке. Наш дом стал бы его образцом для демонстрации. Простая вежливость… Обычные правила приличия… Можно было бы и появиться хоть ненадолго сегодня вечером!
— По-моему, этот… э-э… предмет совершенно чудесен. Как же я тебе завидую, Луиза. Как бы мне хотелось обладать твоим мужеством!
— Да, спасибо. Ну что ж. Хочешь попробовать?
Антония захихикала, прикрывшись веером.
— Если бы я была тобой, Луиза, но я всего лишь Антония. Ты наверняка припрятала несколько горшков для своих консервативных друзей.
Луиза вздохнула:
— В комнатке за библиотекой.
Дамы вышли. В малой гостиной, мимо которой они прошли, стоял такой густой дым, что у Луизы заслезились глаза. Мужчины, развалившись в креслах, храпели, открыв рты. Кто-нибудь обязательно здесь останется до утра.
Большие напольные часы пробили час. Антония подавила зевок.
Капитан Форнье с кузеном Филиппом топтались у чаши с пуншем, словно она могла убежать. В начале вечера пунш, приготовленный по рецепту матери Луизы, имел розоватый оттенок и благоухал цитрусом. Теперь, когда чаша была почти пуста, он приобрёл тёмно-коричневый цвет и разил спиртом.
Но оркестр до сих пор сохранял бодрость! Луиза услышала, как кто-то выкрикнул. О, боже! Неужели ирландцы заказали джигу?
— Рождественский бал у Робийяров, — напомнила Луиза подруге, — устанавливает новые стандарты в Саванне — нет, во всей Джорджии!
— Ну конечно же, дорогая, — вздохнула Антония. — Мы все так признательны.
Кроша в пальцах невидимую землю, капитан Форнье объяснял разомлевшему Филиппу, какой должна быть «хорошая почва — La Bonne Terre».
Дамы уводили мужей домой и благодарили Луизу.
А эта чернокожая служанка — крестница Пьера! — сидела, скрестив ноги, на оттоманке у окна, наполовину скрытая занавесками.
На её оттоманке! Крестница Пьера!
Луиза втянула воздух, словно волчица, почуявшая жертву, как бы ни потрясло её это сравнение.
— Бедняга, — сказала она, как бы про себя. — Если бы он только знал.
Было уже поздно, у Антонии начала болеть голова.
— Кто «бедняга», дорогая? Филипп?
— Что ты! Вовсе не он.
Они вошли в зал, где уставшие музыканты выжимали из себя остатки энтузиазма.
— Ах, стать бы снова молодой, — сказала Луиза.
— Кто? Кто «бедняга»?
— Хмм.
— Служаночка миссис Форнье такая миленькая.
— Хмм.
— Нетрудно понять, почему Пьер согласился… — Она хлопнула себя по губам. — Дорогая Луиза, ты ведь не была против, правда?
Эта крестница, этот капризный архитектор, абсурдные ватерклозеты — во всём виноват Пьер.
— Бедный капитан Форнье.
— Что? Капитан Форнье?
Луиза философски печально покачала головой, выказывая сожаление о многочисленных неудачных современных браках.
— Партнёр моего мужа — янки. Как можно от него ожидать, что он поймёт наш образ жизни? Принятый в Саванне — такой надёжный и правильный.
Антония удивилась, но пришла в такой восторг, что не смогла скрыть улыбки:
— О, боже! Ты, безусловно, не хотела сказать…
— Ума не приложу, куда они могли отлучиться. Верно, в библиотеку. Скорее всего обоих не оторвать от книжек. Антония, дорогая, обещай, что не скажешь никому ни слова.
Антония гордо выпрямилась, словно сахарное изваяние.
— Луиза! Разве я не само благоразумие?
Луиза похлопала её по руке:
— Конечно, дорогая. Без сомнения. Бедный капитан Форнье. Сначала его выгнали с великолепной плантации — Форнье не жалели денег! — а теперь ещё это! И невинное дитя на скамье под окном. Возможно ли, — понизила голос Луиза, — что детские глаза видели больше, чем пристало ребёнку?
— Ребёнок — не лучшая дуэнья, — хихикнула Антония и удалилась.
Луиза почувствовала укол совести, наблюдая, как подруга беседует с другими женщинами, но не особенно ощутимый.
Огюстен почувствовал, как на него поглядывают. И услышал пересуды.
Дело не в алкоголе. Солдаты — офицеры Наполеона — привыкли к выпивке! Он окунул бокал прямо в тёмный пунш и протянул его новому закадычному другу, Филиппу. Заметил тот бокал или нет, осталось неясным. Филипп внезапно тяжело сел, откинув голову назад, и захрапел. Неемия отправился за его кучером.
А теперь эта проклятая девчонка дёргает за рукав.
— Масса, я схожу за госпожой, и мы поедем домой.
— Чёрт с ней, — услышал Огюстен свой собственный голос.
— Масса, мы едем домой сейчас.
— Кто здесь хозяин? — сказал он, обращаясь к утратившему способность реагировать Филиппу. — Кто здесь хозяин?
Клара была уже вполне взрослой девочкой, чтобы ложиться спать самостоятельно, но родители пошли вместе с ней наверх.
Взяв мужа под руку, Луиза сказала:
— Как же мы будем скучать по этим незабываемым мгновениям, когда наша девочка вырастет.
Пьер с облегчением накрыл её пальцы ладонью, радуясь, что ссора окончена. Но когда из оранжереи донёсся какой-то шум, хозяева не смогли ничего сделать, чтобы предотвратить скандал.
Станешь драться?
«Я обвиняю Уэсли Эванса в трусости и малодушии».
Вызов Огюстена Форнье появился 2-го числа в январском выпуске «Коламбиан мьюзеум энд Саванна эдвертайзер». Секундант Форнье, граф Монтелон, поместил его и на доске Дома Аукционов среди других объявлений о продаже рабов, о скачках и племенных жеребцах-производителях. Когда граф зашёл в таверну Ганна, её завсегдатаи забросали его вопросами: явились ли друзья того янки, чтобы принять вызов? На что граф с обычной жёсткостью отвечал, что вопросы чести — это не повод для развлечения.
Французы-беженцы так полюбили таверну Ганна, что саваннцы прозвали её «Брат Жак»[16], а родившийся и выросший в Джорджии Уильям Ганн переделал своё заведение на французский манер. Большинство посетителей «Брата Жака» были, как и капитан Форнье, беженцами из Сан-Доминго, а несколько эмигрантов, в том числе и граф Монтелон, прибыли к этим берегам, по неточным сведениям, вместе с генералом Лафайетом. Граф поддерживал своё благосостояние продажей лошадей неизвестного происхождения и смазливых мулаточек и мулатов. Он тщательно разработал меры предосторожности, чтобы его не отравили, и избегал появляться в некоторых местах после наступления темноты. В доки
