– Я перестал тебя понимать. Так кто этот Григорий Исии?
– Ты правда не помнишь? Урок истории в началке, третий класс? Кратер Алабардоса?
– У меня болит голова, Сильви, и я постоянно прогуливал школу. Давай к делу.
– Григорий Исии был пилотом джеткоптера куэллистов, и в ходе отступления он оказался в Алабардосе. Именно он пытался вывезти Куэлл. Он погиб с ней, когда ударил ангельский огонь.
– Значит…
– Да, – она засмеялась – издала единственный тихий смешок. – Она та, за кого себя выдает.
– Это… – я осекся и оглянулся, пытаясь вместить в голову масштаб события. – Это сделала Макита?
– Нет, я, – она пожала плечами. – Точнее, они, но я их попросила.
– Ты вызвала ангельский огонь? Ты хакнула орбитальник?
По ее лицу пробежала улыбка, но при этом она словно зацепилась за что-то болезненное.
– Ага. Сколько мы болтали крабьего говна, а у меня правда получилось. Кажется чем-то невозможным, да?
Я с силой прижал руку к лицу.
– Сильви, помедленнее. Что случилось с джеткоптером Исии?
– Ничего. В смысле, все, как ты и читал в школе. В него попал ангельский огонь, как и рассказывали в детстве. Все, как в истории, – она больше говорила с собой, чем со мной, все еще глядя в туман, который поднял удар орбитальника, испаривший «Колосажатель» и четыре метра воды под ним. – Но это не то, что мы думали, Микки. Ангельский огонь. Это лучевое оружие, но не только. Это и записывающее устройство. Ангел-летописец. Он уничтожает все, чего касается, но все, чего он касается, оставляет отпечаток и на энергии луча. Каждая молекула, каждая субатомная частичка чуть меняет энергетическое состояние луча, и, когда процесс заканчивается, луч несет точный образ того, что уничтожил. И сохраняет образы. Ничто не забыто.
Я поперхнулся от смеха и недоверия.
– Да ты прикалываешься. Хочешь сказать, Куэллкрист Фальконер провела последние триста лет в гребаной марсианской базе данных?
– Сперва она потерялась, – пробормотала она. – Она так долго скиталась среди крыльев. Она не понимала, что с ней случилось. Не знала, что ее транскрибировали. Какая же она охренительно сильная.
Я попытался это представить – виртуальное существование в системе, построенной инопланетным разумом, – и не смог. По коже побежали мурашки.
– И как она выбралась?
Сильви посмотрела на меня с любопытным блеском в глазах.
– Ее прислал орбитальник.
– Ну серьезно.
– Это серьезно, – она покачала головой. – Не буду врать, что понимаю протоколы. Поняла только, что произошло. Они что-то увидели во мне, или, наверное, во мне и моем командном софте. Какую-то аналогию, что-то понятное им, тому, как они думали. Оказывается, я была лучшей основой для этого сознания. Наверно, вся орбитальная сеть – единая система, и, наверно, она давно уже пыталась это сделать. Модифицированное поведение миминтов в Новом Хоке. Наверно, система пыталась загрузить сохраненные человеческие личности, всех людей, которых орбитальники выжгли из неба за прошлые четыре столетия, или то, что от них осталось. До этого момента она пыталась запихнуть их в разум миминтов. Бедняга Григорий Исии был частью пушки-скорпиона, которую мы взорвали.
– Да, ты сказала, что узнала его. Когда лежала в бреду в Драве.
– Не я. Это она поняла, она что-то в нем узнала. Не думаю, что от личности Исии осталось так уж много, – она поежилась. – В моих камерах от него точно осталось не так уж много; сейчас это в лучшем случае шелуха, и то безумная. Но что-то подтолкнуло ее воспоминания о нем, и она заполнила всю систему в попытках выбраться и разобраться. Вот почему наша атака провалилась. Я не выдержала, и она вырвалась из глубокой оперативки, как гребаный взрыв бомбы.
Я зажмурил глаза, пытаясь обработать информацию.
– Но зачем это орбитальнику? Зачем им начинать загрузку?
– Я же говорю – не знаю. Может, они сами не понимают, что делать с личностями людей. Вряд ли их разрабатывали для этого. Может, они их терпели лет сто, а потом начали искать место, куда сбросить мусор. Миминты получили Новый Хок в свое распоряжение триста лет назад; это три четверти нашей истории на планете. Может, там это происходит давно – нам неоткуда знать о том, что было до Инициативы Мексека.
Я отрешенно задумался, сколько человек лишились жизней из-за ангельского огня за четыреста лет с начала освоения Харлана. Случайные жертвы ошибок пилота; политические пленники, взлетевшие на грав-ранцах с Утесов Рилы и с десятка других мест казни; странные смерти, когда орбитальники вели себя ненормально и атаковали вне обычных параметров. Я задумался, сколько из этих людей сошли с ума, крича, внутри орбитальных баз данных марсиан, скольких постигла та же участь, когда их бесцеремонно засунули в разум миминтов в Новом Хоке. Я задумался, как много их осталось.
Ошибка пилота?
– Сильви?
– Что? – она уже снова рассматривала Простор.
– Ты была в сознании, когда мы спасали тебя из Рилы? Ты помнишь, что происходило вокруг?
– В Миллспорте? Не очень. Кое-что. А что?
– У нас была стычка со свупкоптером, и его взорвали орбитальники. Я тогда подумал, что пилот не рассчитал взлет или что орбитальники психовали после фейерверков. Но если бы он продолжал обстрел, ты бы погибла. Как думаешь?..
Она пожала плечами.
– Может быть. Я не знаю. Связь ненадежная, – она обвела рукой вокруг себя и засмеялась, немного нервно. – Я не могу творить такое по одному желанию. Как я уже говорила, пришлось вежливо попросить.
Тодор Мураками – испарился. Томаселли и Либек, Влад/Мэллори и вся его команда, весь бронированный корпус «Колосажателя» и сотни кубических метров воды, на которых он стоял, даже – я взглянул на запястья и увидел на каждом крошечный ожог – биосплавные наручники на наших с Вирджинией руках. Все исчезло в микросекунду из-за скрупулезно направленного гнева с небес.
Я думал о точности мышления, необходимой, чтобы машины добились всего этого с высоты в пятьсот километров над поверхностью планеты, о том, что там может кружиться загробная жизнь со своими стражами, а потом вспомнил крошечную спаленку в виртуальности, отклеивающийся уголок памфлета Отречения на двери. Я снова посмотрел на Сильви, но теперь немного понимал, что в ней творилось.
– Каково это? – спросил я мягко. – Говорить с ними? Она фыркнула.
– А ты как думаешь? Все как в религии, как будто проповедническое крабье говно матери вдруг воплотилось в жизнь. Я не разговариваю, а как бы, – она повела руками, – как бы делюсь. Как будто тают границы твоей личности. Не знаю. Может, это как секс, хороший секс. Но не… Да ну на фиг, Микки, я не могу это описать. Я и поверить почти не могу, что это происходит. Да уж, – она кисло улыбнулась. –
