– Я забыл детское питание! Мне нужно вернуться домой!
Он был на взводе и собирался бежать навстречу потоку людей.
Элиас положил Амру руку на плечо.
– Не выйдет. Твой дом слишком далеко. Иди в школу. У кого-нибудь точно найдется детское питание.
Амр кивнул и влился в поток людей, направлявшихся к школе.
Когда переулки вышли на главную дорогу, мы увидели еще больше боевиков. Они наблюдали за нами, взяв на изготовку автоматы. Нас пугал один их вид. Женщины повязали шарфы и платки, как будто они могли защитить их от взглядов боевиков, и смотрели себе под ноги, на поднимаемые при каждом шаге клубы пыли. Я быстро перешла на другую сторону от Элиаса, чтобы от боевиков меня загораживал брат. Люди двигались так, будто не управляли своими ногами и не думали, куда идут; они казались бездушными телами.
Мне был знаком каждый дом на этой улице. Здесь жила дочь деревенского врача и еще две девочки из моего класса. Одну из них схватили боевики еще 3 августа, когда ИГИЛ впервые пришло в Синджар, и ее семья попыталась сбежать. Я все думала, что же случилось с ней.
Некоторые дома были длинными, сделанными из глинобитных кирпичей, как наш. Другие – бетонными, как дом Хезни. Большинство были выбелены или оставлены серыми, но некоторые покрыты яркими красками и украшены красивыми плитками. На оплату и строительство таких домов уходила жизнь одного-двух поколений, и их владельцы надеялись, что после их смерти там будут жить их дети и внуки, которые оставят эти дома своим детям и внукам. В домах Кочо всегда было многолюдно, шумно и весело. Теперь они стояли пустые и печальные, словно скорбно наблюдая, как мы уходим. Животные безразлично пережевывали жвачку; собаки беспомощно лаяли из-за ворот.
Одной пожилой паре рядом с нами было трудно идти, и они остановились у обочины, чтобы передохнуть. К ним тут же подбежал боевик.
– Идите дальше! Не останавливайтесь! – крикнул он.
Но мужчина выглядел очень уставшим и не обращал внимания на крики. Он опустился на землю под деревом, стараясь спрятать свое исхудалое тело в маленькой тени.
– Я не дойду до горы, – сказал он жене, умолявшей его подняться. – Оставьте меня здесь, в тени. Я хочу умереть здесь.
– Нет, ты должен идти. Мы уже почти на месте, – говорила жена и пыталась поднять его.
Он с трудом встал и оперся на нее, как на костыль.
Вид этих стариков пробудил во мне такой гнев, что я забыла о страхе. Выбежав из толпы, я ринулась к дому, на крыше которого стоял боевик, задрала голову и со всей силы плюнула. Езиды считают, что плеваться очень нехорошо, и в моей семье это было одним из самых плохих поступков. Я понимала, что все равно не доплюну до боевика, но уж очень мне хотелось показать, как сильно я его ненавижу.
– Сука! – крикнул боевик, раскачиваясь на пятках, словно собираясь спрыгнуть на меня. – Мы здесь, чтобы помочь вам!
Я почувствовала, как Элиас хватает меня за локоть и тянет обратно в толпу.
– Зачем ты это сделала? – громко и испуганно прошептала Дималь. – Они же убьют нас.
Брат с сестрой рассердились, а Элиас крепко прижал меня к себе, стараясь спрятать от боевика, который продолжал кричать на нас.
– Мне жаль, – прошептала я, солгав.
На самом деле я жалела только о том, что боевик стоял слишком далеко и я не могла попасть ему в лицо.
Вдалеке мы видели гору – длинную, узкую и высохшую от летнего зноя. Она была единственной нашей надеждой.
Люди во всем мире старались помочь нам, но у них это не получалось.
Мне казалось чудом, что гора Синджар вообще существует. Весь район Синджар большую часть года представляет собой равнину, практически пустыню, но посредине ее возвышается гора с зелеными плантациями табака, с плато, на котором устраиваются пикники, и с такими высокими вершинами, что летом их окутывают облака, а зимой покрывает снег. На самом верху, на краю отвесной скалы, среди облаков расположен маленький белый храм. Если мы доберемся туда, то будем возносить молитвы в этом храме, прятаться в горных деревнях и, возможно, даже пасти овец на травяных склонах. Несмотря на свой страх, я все еще ожидала, что мы закончим свой путь на горе Синджар. Казалось, она существует в Ираке только для того, чтобы помогать езидам. Никакой другой цели я себе не представляла.
Тогда, по дороге в школу, я не знала, что Лалеш уже был эвакуирован и там остались только самые благочестивые священники под охраной прислужников, мужчин и юношей, мывших полы и зажигавших масляные лампы. Теперь они охраняли храм с оружием, которое смогли достать. Я не знала, что в Стамбуле Наиф Джассо лихорадочно обзванивал всех своих друзей среди арабов, пытаясь узнать, что происходит; что в Америке езиды продолжали умолять лидеров в Вашингтоне и Багдаде. Люди во всем мире старались помочь нам, но у них это не получалось.
Я не знала, что в ста пятидесяти милях от нас, в Заху, Хезни услышал о происшедшем в Кочо и потерял голову от отчаяния. Выбежав из дома тетки, он попытался прыгнуть в колодец, но его удержали родственники. Потом он два дня, не переставая, звонил Элиасу.
Я не знала, насколько «Исламское государство» ненавидело нас и на что оно было способно. Конечно, все мы тогда были напуганы, но не думаю, чтобы кто-то во время того перехода представлял, насколько жестоко с нами поступят. А ведь геноцид уже начался. Неподалеку от одной из наших деревень в северном Синджаре, в небольшой глинобитной хижине у самой дороги жила езидская женщина. Она была еще не совсем старой, но выглядела так, будто ей сто лет, потому что всю жизнь горевала. Она редко выходила наружу, и ее кожа побледнела, а глаза от постоянных слез окружали глубокие морщины.
Все ее сыновья и муж погибли за двадцать пять лет до этого в ирано-иракской войне, и она потеряла смысл жизни. Она переехала из своего прежнего дома в хижину и никого надолго не впускала. Каждый день кто-нибудь из деревенских жителей приносил ей еду или одежду. Близко они не подходили, но было заметно, что еда исчезает, как и одежда. Она жила совсем одна и постоянно вспоминала свою семью, но по крайней мере была жива. Когда в Синджар пришло ИГИЛ, она отказалась уходить, и тогда боевики сожгли ее.
Часть II
1Я не осознавала, насколько мала наша деревня, пока не увидела, что все ее жители уместились на школьном дворе. Мы сгрудились на сухой траве. Некоторые перешептывались между собой, другие молчали от потрясения. Никто не понимал,
