В ошеломлении я вышла на крыльцо и некоторое время стояла неподвижно, ожидая в любую секунду увидеть наставленный на меня автомат и услышать окрик охранника. Но никого рядом не было. Я сошла по ступеням в сад. Никаба на мне не было, и я оглядывалась по сторонам, высматривая охранников или боевиков. По-прежнему никого. Никто не кричал и, похоже, даже не замечал меня. Сад окружала низкая стена, но я могла легко перелезть через нее, подставив мусорный бак. В животе у меня заурчало от волнения.
Я быстро забежала обратно в дом и схватила сумку с никабом. Я очень торопилась – кто знает, когда боевик вернется домой. И что, если он прав, и завтра меня отправят в Сирию? Закрыв лицо никабом, я повесила сумку через плечо и снова дернула ручку двери.
На этот раз я навалилась на нее всем телом, и она сразу же открылась. Я быстро переступила через порог, но едва мне в лицо ударил свежий воздух, я почувствовала, как меня тянут за подол абайи.
– Мне плохо! Меня тошнит! – воскликнула я, оглядываясь и ожидая увидеть боевика. – Мне нужен воздух!
В тот момент меня охватил такой ужас, какого я не испытывала, даже когда на меня набросились охранники Салмана. Я понимала, что никто не поверит, будто я вышла просто подышать. Но сзади никого не было. Просто подол абайи зацепился за дверь. Я почти рассмеялась, выдернула его и побежала в сад.
Встав на мусорный бак, я выглянула за стену. Улица была пустой. Слева стояла большая мечеть, в которой, должно быть, полно боевиков «Исламского государства», пришедших на вечернюю молитву, но справа и впереди тянулись обычные улочки. Местные жители, по всей видимости, сейчас у себя дома, молятся или готовят ужин. Издалека доносился шум проезжающих машин. Было слышно, как женщина в соседнем доме поливает двор из шланга. Страх мешал мне решиться перелезть через стену. «Что, если Хаджи Амер вернется прямо сейчас? – спрашивала себя я. – Смогу ли я вынести очередное наказание?»
Я подумала о том, чтобы перелезть в соседский сад, а не на улицу, по которой в любую минуту мог проехать боевик. Темнело, и, похоже, ни в одном доме не было электричества. В своей абайе я могла бы остаться незамеченной в темном дворе. От варианта пройти через центральные ворота я отказалась сразу же. Одинокая женщина, пусть даже прикрытая, выходящая из занятого ИГИЛ дома, – достаточный повод поднять тревогу, а награда за пойманную сабия довольно соблазнительна.
Я понимала, что, если еще немного промедлю, у меня закончится время. Нужно было решать, но я не могла пошевелиться. Какой бы выбор я мысленно ни делала, в результате в моем воображении меня все равно ловили и наказывали, как наказал Хаджи Салман. Я подумала, что Хаджи Амер оставил меня одну в доме и не запер дверь, не потому что забыл. Он не был дураком. Он не запер дверь, потому что знал – от всего, что со мной сделали, а также от голода и болезни я настолько ослабла, что даже не подумаю сбежать. Они решили, что я теперь в их власти навсегда. «Ну что ж, ошибаетесь», – подумала я. И в мгновение ока перекинула через стену сумку, а потом перелезла сама, приземлившись на ту сторону с глухим стуком.
Часть III
1Оказавшись по другую сторону стены, я увидела, что улочка передо мной заканчивается тупиком, а поскольку наступило время вечерней молитвы, то было бы рискованно идти налево, к мечети. Оставалось пойти вправо, хотя я и не имела ни малейшего представления, куда ведет эта дорога. Я пустилась в путь.
Я все еще была обута в сандалии, которые Хаджи Салман дал мне в ту первую ночь, взяв из превращенного в мечеть зала. Впервые за все время я прошла в них расстояние, дольше чем от двери дома до машины. Они шлепали мне по пяткам – я даже беспокоилась, что слишком громко, – и между ремешками и пальцами попадали песчинки. «Какие большие!» – подумала я, на мгновение забыв обо всем остальном и радуясь этому наблюдению, потому что оно говорило о том, что я двигаюсь.
Я шла не прямо, а проходила около припаркованных машин, сворачивала за угол и по несколько раз пересекала одну и ту же улицу, надеясь, что случайный наблюдатель подумает, что я знаю, куда иду. Сердце у меня в груди билось так сильно, что я боялась, как бы прохожие не услышали его стук и не поняли, кто я.
Некоторые дома, мимо которых я проходила, освещались генераторами, и их окружали сады, где росли кусты с лиловыми листьями и высокие деревья. Это был комфортабельный район, предназначенный для больших и зажиточных семей. Наступали сумерки, и большинство жителей были дома; они ужинали или укладывали детей спать, но некоторые вышли на улицу, чтобы посидеть в прохладе или поговорить с соседями. Я старалась не смотреть на них, надеясь, что никто меня не заметит.
Всю жизнь я боялась ночи. Мне повезло родиться бедной: я спала в одной комнате с моими сестрами и племянницами или на крыше, в окружении родных, и мне никогда не случалось оставаться в темноте наедине со своими страхами. Но теперь, пока я шла по улицам Мосула, быстро темнело, и меня охватил страх, даже более сильный, чем страх перед ИГИЛ. Без фонарей и с очень редкими освещенными окнами скоро наступит сплошная тьма. Жители лягут спать, и на улице не останется ни души. «Кроме меня и тех, кто меня ищет», – подумала я.
Хаджи Амер, должно быть, уже вернулся с новой абайей и понял, что я сбежала. Он, наверное, сообщил об этом по рации другим членам «Исламского государства» – возможно, какому-нибудь командиру или даже самому Хаджи Салману. Потом он поедет по улицам, включив фары и высматривая беглянку. Может, он испугается за себя, ведь это же он оставил меня в доме одну с незапертой дверью. Я представляла, как от страха он быстро едет по улицам, останавливается перед домами, стучится в двери и расспрашивает всех, не видели ли они одинокую девушку. Скорее всего он не успокоится до поздней ночи.
Абайя помогала мне сливаться с окружением, но я не ощущала себя совсем невидимой. В голове вертелись только мысли о том, как меня окружают, наставляют на меня автоматы и громко кричат, чтобы я остановилась. Потом они хватают меня и волокут обратно в дом, откуда я сбежала. Нет, нужно где-то спрятаться, пока окончательно не стемнело.
Проходя перед
