— Прости мою дерзость, непостижимая красавица, — начал он, — и позволь мне…
— Молчание, — ответствовала она, приложив палец к губам, — это час мертвых; не тревожь их покой…
Странный тон, каким она это произнесла, помешал сэру Чарльзу продолжать; слова замерли у него на губах; он медленно последовал за незнакомкой, не уделявшей ему никакого внимания. На постоялом дворе она тотчас поднялась к себе, ничем не отвечая обретшему было дар речи англичанину; последний окаменел от изумления, гадая, не приснилась ли ему ночная встреча.
Прошло несколько дней. Гилфорд все не приезжал. Прекрасная гречанка не выходила из своей комнаты и избегала попадаться на глаза бедному Линдбладу. Тот, в надежде скоротать невыносимо тянувшиеся дни и главным образом избавиться от болезненных мыслей, поглощавших все его душевные силы, предавался частым и далеким прогулкам.
Часто он бродил в одиночестве, захваченный бурными порывами чувств; порой он искал забвения среди людей и направлялся в порт.
Ему нравилось вечно меняющееся зрелище деятельной жизни моряков, привлеченных сюда коммерцией с четырех концов света. Торговцы всех просвещенных народов встречались в знаменитом порту и, обменявшись своими богатствами, расставались без сожалений, чтобы никогда больше не свидеться; преодолевая тысячи невзгод, моряки возвращались на родину, чтобы вновь ее покинуть; их беспечная странническая жизнь взывала к сердцу Линдблада, и он, приходя в себя, с печалью думал о навсегда утраченной им мирной безмятежности.
В раздумье он нередко выходил на берег; с восторгом внимал он стенаниям разъяренных волн, разбивавшихся о скалы, и грохоту бурь, сотрясавших море до самых глубин. Он искал взглядом на горизонте выцветший парус, живое свидетельство, что и морскую пустыню бороздил человек; и всякий раз, когда чайки с жалобными криками, предвещая шторм, задевали волны белоснежными крыльями, он содрогался при мысли об опасностях, грозящих другу.
Однажды сидел он на вершине высокой скалы, нависавшей над Средиземным морем; в темной точке вдали угадывались сумрачные башни замка Иф[2]. Справа раскинулся Марсель с блестящими на солнце окнами зданий; воздух был спокоен, небеса ясны и безоблачны, море недвижно. Эта великолепная картина пробудила в душе баронета неизъяснимое чувство. Он долго глядел на мирный пейзаж; но воспоминание об очаровавшем его создании нарушило затем сердечное спокойствие. Он охватил голову руками и, погрузившись в размышления, начал припоминать все превратности судьбы, жертвой которых стал. Мало-помалу мысли его утратили определенность; им овладела непобедимая дремота; и наконец, не то истерзанный раздумьями, не то от усталости после долгой утренней прогулки, он закрыл глаза, и тягостные мысли, не дававшие ему покоя, уступили место еще более мучительным сновидениям.
Он спал… Стремительный ветер из Африки, поднявшись внезапно, принес с собою густые тучи, вскоре скрывшие яркое солнце; море взволновалось; бурлящие волны с зловещим шипением бросали на скалы шапки белой пены; буря усиливалась, и черные леса сосен на берегу стонали под ее ударами. Ужасающий глас бури пробудил Линдблада; какая невообразимая перемена! Мирный пейзаж повержен в хаос; Иф и его башни исчезли, Марсель утонул в тени; рыбацкие суденышки бегут от урагана и ищут спасения в гавани… Англичанин следит за ними глазами, всей душой желая им благополучного избавления.
Он с тревогой смотрел на маневры отважных мореходов, когда до его слуха, словно отдаленный гром, долетел пушечный выстрел. Сэр Чарльз вздрогнул. Не единожды доводилось ему слышать в своих странствиях этот сигнал бедствия, последнее прибежище несчастных, которым грозит неминуемая гибель. Он стал искать глазами в волнах корабль, столь отчаянно нуждавшийся в помощи, и вдруг внизу, на берегу, послышался пронзительный и странный крик. Англичанин глянул; но что ощутил он, когда увидел меж скал быстро бегущую женщину в белом одеянии и черной траурной накидке! Его сердце забилось сильнее. Это была незнакомка.
Что делала она здесь в этот час, она, никогда не выходившая прежде, чем ночная тьма окутает землю? С каким беспокойным любопытством следил за нею баронет, пытаясь прочитать в жестах и движениях гречанки владевшие ею чувства! Она, казалось, испытывала живейшее сострадание к несчастным, застигнутым штормом. Гречанка склонилась к земле и прислушивалась, стараясь понять, откуда доносились сигналы тревоги; она оставалась в этом согбенном положении, пока вновь раздавшийся выстрел не привел ее в крайнее волнение. Словно в припадке необъяснимого безумия, она беспорядочно заметалась по берегу, то стискивая руки и всем своим видом выражая глубочайшую скорбь, то разражаясь взрывами необъяснимого смеха.
«Любовь или жалость? — спрашивал себя Линдблад на высокой скале. — Боится ли она за этих несчастных, оказавшихся в смертельной опасности, или трепещет при мысли о далеком любовнике, который должен возвратиться к ней по морю?.. Ах! мои ужасные сомнения рассеялись. Она любит и она любима… как мог я полагать, что никто до меня не полюбил столь прекрасное и пленительное создание, воплощенный идеал моих любовных грез?
В молодости сердце не способно оставаться глухим к велениям любви; возможно ли, что оно не зажглось ответным огнем, встретившись со страстью, каковую неизбежно внушает первый же взгляд на эту чаровницу? Она любит… но не меня… Уж не того ли, кто сделался теперь игрушкой волн?.. Но чем вызван ее загадочный смех? Так ли выражает она тревогу и надежду?.. тайна, которую я не в силах разъяснить! Подойду, заговорю с нею; быть может, я наконец ближе узнаю ту, кто стала моей судьбой».
И он, перепрыгивая с камня на камень, поспешил к молодой гречанке… Он уже видел корабль, привлекший внимание незнакомки; буря с устрашающей быстротой несла судно на рифы, окаймлявшие берег… Команда, надеясь спастись, торопливо спускала на воду шлюпки.
«Достанет ли им времени? — со страхом говорил себе Линдблад, сознавая, какой опасности подвергались мореходы. — Они оставили корабль… Великий Боже! Сумеет ли их хрупкий ялик выдержать ярость стихии?.. Несчастные… какая гора воды вот-вот обрушится на них и поглотит!..»
Яростная волна швырнула ялик на скалу. Люди исчезли в пучине.
Незнакомка стояла неподвижно и равнодушно созерцала эту сцену разрушения. Линдблад в растерянности приблизился к ней, но она даже не замечала его.
— Гилфорд, Гилфорд! — говорила она нежным голосом. — Был ли ты на том корабле? ждать ли мне тебя?.. Но все равно!.. Клянусь, Гилфорд! рано или поздно ты будешь моим!
— Гилфорд! — воскликнул бледный и дрожащий сэр Чарльз. — Ты знаешь его, ты любишь его!
— Я никого не люблю, — холодно заметила гречанка.
— Как!.. Но ты только что говорила о Гилфорде!.. Он — товарищ моего детства, с которым я связан священными узами дружбы…
— Что есть дружба? — тем же тоном спросила она.
— Святые небеса! Разве тебе неведомо чувство, чьи наслаждения уступают одной лишь любви?
— Я не знаю любви и никогда ее не испытаю.
— Верно ли, что любовь не проникла в твое сердце, не задела его струны?.. О,
