— Однако Джейн, — заметила ее тетушка, — не столь дурно думает об Уикэме и не верит, будто он на такое способен.
— О ком Джейн хоть когда-нибудь думала дурно? И кого, как бы ни поступали они в прошлом, она полагала способным на такое, пока жизнь не доказывала обратного? Но Джейн, как и я, прекрасно знает натуру Уикэма. Обе мы знаем, что он во всех смыслах распущен. Что он лишен и честности, и чести. Что он фальшив и лжив, а равно льстив.
— А ты достоверно все сие знаешь? — вскричала г-жа Гарднер, чье любопытство было разбужено столь обширными сведеньями.
— Знаю, — отвечала Элизабет, краснея. — На днях я рассказывала, сколь бесчестно поступил он с господином Дарси, а в Лонгборне вы слышали сами, как отзывался Уикэм о человеке, явившем ему такую терпимость и щедрость. И есть другие обстоятельства, кои я не вольна… кои не стоит описывать, однако лжи его обо всем семействе из Пемберли не видно конца. Помня, что говорил он о юной госпоже Дарси, я готовилась увидеть гордую, холодную, неприятную девицу. Однако же он и сам знал, что сие неправда. Наверняка знал, что она милая и скромная, какой мы ее и узрели.
— Но неужели всего этого не знает Лидия? Неужели ей неизвестно то, что, по видимости, так глубоко постигаете вы с Джейн?
— Ах, нет — и это хуже всего. Я и сама не знала истины до поездки в Кент, до того, как я стала часто видеться с господином Дарси и его родственником, полковником Фицуильямом. А когда я вернулась домой, ***ширский полк собирался через две недели покинуть Меритон. И потому ни Джейн, коей я все рассказала, ни я не сочли необходимым огласить наши сведенья — мы полагали, что никому не будет толку, если подорвать доброе мненье, кое сложилось об Уикэме в окру́ге. И даже когда было уговорено, что Лидия поедет с госпожою Форстер, у меня и в мыслях не было, что потребно открыть ей глаза. Мне и в голову не приходило, что обман грозит ей. Как нетрудно поверить, я подумать не могла, что последствия окажутся таковы.
— То есть, когда все они отбыли в Брайтон, у тебя не было резонов полагать, будто они любят друг друга.
— Ни малейших. Я не помню ни единой приметы расположенья с обеих сторон, а если бы нечто подобное происходило, следует помнить, что уж в нашем-то семействе такие сведенья даром бы не пропали. Когда Уикэм только вступил в полк, Лидия охотно им восхищалась — как, впрочем, и все мы. Всякая девушка в Меритоне или поблизости первые два месяца сходила по Уикэму с ума, но Лидию он никогда особо не выделял, и после недолгого восхищенья сумасбродного и бурного сорта симпатия ее угасла, и она вновь обратилась к прочим офицерам, кои обращали на нее больше вниманья.
Легко поверить, что, сколь бы мало новизны ни добавлялось страхам, надеждам и догадкам относительно сего любопытного предмета посредством то и дело возобновляемых дискуссий, никому не под силу оказалось подолгу удерживаться от возобновленья оных в протяженьи всего путешествия. Элизабет мысли об этом не покидали вовсе. Они застряли в голове ее, обездвиженные острейшей мукою самобичеванья, и ни минуты покоя или же забытья не выпало ей.
Они ехали наискорейшим манером и, один раз заночевав по дороге, прибыли в Лонгборн назавтра к обеду. Элизабет утешалась тем, что Джейн не пришлось терзаться длительным ожиданьем.
Маленькие Гарднеры высыпали на крыльцо, привлеченные видом кареты, что въезжала на выгон, и едва она подкатила к двери, радостное изумленье, осветившее их личики и растекшееся по каждому тельцу прыжками и скачками, стало залогом тому, что грядет.
Элизабет выскочила из кареты и, торопливо перецеловав детей, помчалась в вестибюль, где ее встретила Джейн, сбежавшая по лестнице из апартаментов матери.
Со слезами на глазах они нежно обнялись, и Элизабет, ни мгновенья не теряя, спросила, выяснилось ли что-нибудь о беглецах.
— Пока нет, — отвечала Джейн. — Но теперь, когда приехал милый мой дядюшка, я надеюсь, все уладится.
— Отец в городе?
— Да, уехал во вторник, когда я тебе писала.
— Часто ли пишет?
— Написал всего однажды. В среду мне прислал несколько строк — сообщил, что добрался благополучно, и оставил адрес, о чем я особо просила. Прибавил только, что не станет более писать, пока не появятся важные новости.
— А матушка? Как она? Как вы все?
— Матушка, пожалуй, пристойно здорова, хотя дух ее немало потрясен. Она наверху и будет счастлива всех вас видеть. Она пока не выходит из гардеробной. Мэри и Китти, слава богу, живы-здоровы.
— А ты — как ты? — вскричала Элизабет. — Ты такая бледная. Как же ты настрадалась!
Сестра ее, однако, уверила, что совершенно здорова, и беседа их, проходившая, пока чета Гарднер была занята с детьми, ныне завершилась, едва все Гарднеры приблизились. Джейн подбежала к дядюшке и тетушке, поприветствовала их обоих и поблагодарила, перемежая улыбки слезами.
Когда все очутились в гостиной, вопросы, кои уже задала Элизабет, были, разумеется, повторены остальными, и те вскоре узнали, что Джейн нечего сообщить. Жизнеутверждающая надежда на лучшее, впрочем, питаемая щедростью сердца, пока не оставила Джейн: та до сих пор надеялась, что дело завершится благополучно и любое утро может принести письмо от Лидии или же отца, в коем все объяснится и, возможно, будет сообщено о свадьбе.
Г-жа Беннет, в чью комнату они направились, несколько минут побеседовав, приняла их в точности как предполагалось: слезами и ламентациями, бранью на подлого Уикэма и жалобами на собственные муки и страданья от дурного обращенья; она корила всех, кроме той, чье неразумное потворство и было главным образом повинно в ошибках дочери.
— Кабы я смогла, — твердила она, — уговорить всех поехать в Брайтон, всей
