Однако дело было в воскресенье: бойцы обеих армий принарядились, и никто, ни главнокомандующие, ни тем более солдаты, даже не думал схватиться врукопашную и нарушить целостность своих костюмов.
Так что в тот день сражение свелось к обмену мнениями, если можно так сказать, и к этой артиллерийской дуэли, в результате которой ни одна сторона не понесла серьезных потерь.
Когда на Вельранской церкви раздался первый удар колокола, призывающего к молитве, Ацтек-с-Брода дал своему войску сигнал к отступлению, не позабыв, однако, вместе с последним оскорблением и последним камнем бросить неприятелю последний вызов:
– Завтра встретимся, лонжевернские парни без яиц!
– Ты, трус, вали отсюда! – с издевкой выкрикнул Лебрак. – Ты у меня дождешься! Завтра посмотрим, чья возьмет, куча дерьма!
И град камней посыпался вслед отступавшим в срединный окоп вельранцам.
Лонжевернцы, чьи общественные башенные часы, наверное, отставали, а может, служба у них начиналась позже, воспользовались исчезновением неприятеля и стали разрабатывать план завтрашнего боя.
Тентену пришла в голову гениальная идея.
– Надо, чтобы до их появления в этих кустах спрятались человек пять-шесть, – предложил он, – и чтобы сидели не шелохнувшись. Потом наброситься на первого, кто приблизится, заграбастать его и по-быстрому сделать ноги.
Командир мгновенно согласился возглавить засаду и выбрал пятерых бойцов из числа самых ловких. Остальным предстояло вести лобовую атаку.
В деревню они воротились, исполненные боевого пыла и жаждущие мщения.
III. Великий день
Vae victis![14]
Старый галльский военачальник – римлянам{11}В понедельник утром в школе всё пошло наперекосяк, еще хуже, чем в субботу.
Отец Симон вызвал Курносого, чтобы тот на уроке по обязанностям гражданина повторил то, что ему вдалбливали накануне по поводу этого самого гражданина. В результате Курносый стал мишенью самых нелестных высказываний учителя.
Он ничего не мог из себя выдавить; его лицо выражало чудовищно мучительные интеллектуальные потуги, но мозги его словно кто-то накрепко заколотил.
«Гражданин… Гражданин… – размышляли остальные, не столь одуревшие. – Что же это может быть за хрень такая?»
– Можно мне, мсье? – Крикун изо всех сил старался привлечь внимание учителя, щелкая указательным, средним и большим пальцами.
– Нет, нельзя!
И учитель вновь обращается к Курносому. Тот с полными ужаса глазами только мотает головой:
– Ну, так что же, вы не знаете, что есть гражданин?
– !..
– Все на час остаются в классе после уроков!
По спинам заговорщиков пробегает холодная дрожь.
– А сами-то вы? Вы гражданин? – вопрошает педагог, которому непременно хочется добиться хоть какого-нибудь ответа.
– Да, мсье! – подтверждает Курносый, вспомнив, как они с отцом ходили на предвыборное собрание, на котором господин маркиз, депутат, собирался угостить своих избирателей стаканчиком вина и каждому пожать руку. И как он сказал отцу Курносого: «Этот гражданин – ваш сын? У него умный вид!»
– Так значит, вы гражданин! – взъярился багровый от гнева отец Симон. – Ничего не скажешь, хорош гражданин! Ну и дела!
– Нет, мсье! – снова раскрыл рот Курносый, который, по правде говоря, не слишком дорожил этим званием.
– И почему же вы не гражданин?
– !..
– Да скажи, наконец, – раздраженно прошипел сквозь зубы Крикун, – что потому что у тебя еще яйца не оперились!
– Что вы говорите, Ла Крик?
– Я… я говорю… я говорю, что…
– Что «что»?
– Что это потому, что он еще слишком молод!
– Ах, вот как? Значит, теперь вы поняли?
Все поняли. Ответ Крикуна, подобно живительной росе, благотворно пролился на иссохшее поле их памяти. Обрывки фраз, осколки качеств, обломки гражданина понемногу соединились, сложились в нечто целое, и даже Курносый, уже не такой обалдевший, всем своим видом выражая благодарность спасителю Крикуну, принял участие в восстановлении в правах гражданина!
Словом, теперь это было в прошлом.
Но когда дело дошло до работы над ошибками в задании по метрической системе, стало совсем не смешно. На прошлом уроке они так были заняты своими мыслями, что, списывая, совершенно забыли хоть немного заменить слова и сделать количество ошибок, соответствующее познаниям каждого из них в данном предмете; познаниям, о которых до тонкостей свидетельствовали проводимые каждые две недели контрольные. Зато они пропускали слова, писали с заглавных букв те, которым полагалось быть написанными с маленьких, и расставляли знаки препинания вопреки всякому смыслу. Особенно скверно выглядела работа Лебрака, на которой сказались его заботы полководца.
Так что именно его вызвал к доске побагровевший от гнева отец Симон, чьи глаза за стеклами очков горели, точно кошачьи зрачки в темноте.
Лебрак, как, впрочем, и все его товарищи, был уличен в том, что списал: разумеется, это ни у кого не вызывало сомнения, нечего и возражать. Но учителю хотелось хотя бы узнать, удалось ли ему хоть что-нибудь почерпнуть из этого в принципе проклятого всеми современными педагогическими методиками упражнения.
– Лебрак, что такое метр?
– !..
– Что такое метрическая система?
– !..
– Как получили длину метра?
– Гм…
Изо всех сил наморщив лоб, Лебрак, находящийся слишком далеко от Крикуна, старательно прислушивался, буквально истекал потом и кровью, пытаясь припомнить хоть какое-нибудь смутное определение, имеющее отношение к теме. В конце концов на память ему пришли два туманных, очень туманных имени собственных: Деламбр и Ла Кондамин{12}. К несчастью, в его мозгу Деламбр ассоциировался с янтарными трубками{13}, дымящими в витрине табачной лавки Леона. Так что он наобум брякнул со всем подобающим столь серьезной ситуации сомнением:
– Это самое… это Лекон… и Кондом!
– А?! Кто?! Это еще что?! – в приступе ярости прохрипел отец Симон. – Так вот как вы теперь вздумали оскорблять великих ученых! Какая неслыханная наглость, я вам скажу, и хорошенькая подборочка, право слово! Поздравляю, друг мой!
И, чтобы прикончить горемыку, добавил:
– А известно ли вам, что ваш отец посоветовал мне хорошенечко вас отделать? Создается впечатление, что дома вы палец о палец не ударяете, вечно прибегаете к разным уловкам, бездельничаете, вместо того чтобы задуматься о том, как промыть себе мозги, лодырь вы этакий, повеса! Ну что же, мой друг! Если в одиннадцать часов вы не ответите мне всё, что мы сейчас повторим для вас и ваших товарищей, которые стоят не больше вашего, предупреждаю: для начала я каждый день буду оставлять вас после уроков с четырех до шести, пока дело не пойдет на лад! Так-то!
Если бы на присутствующих обрушил свой гнев Зевс-громовержец, то и он бы не произвел на них более глубокого впечатления. Все были подавлены чудовищной угрозой отца Симона.
Поэтому Лебрак и все остальные, от мала до велика, в тот день сосредоточенно внимали учителю, раздраженно излагающему недостатки старых систем мер и весов и приводящему доказательства необходимости введения единой системы{14}. И, хотя в глубине души они нисколько не одобряли измерение участка меридиана от Дюнкерка до Барселоны{15}, хотя и радовались неприятностям Деламбра и просче… то есть
