Евфимия осталась внутри, уперевшись лбом в толстую и холодную резную створку. Ведь царскую избранницу берегли, ее холили и лелеяли, ее стерегли, таили от опасности! Посему выйти наружу, узнать, посмотреть, спросить она никак не могла. Ее уделом оставалось только стоять под дверью и молиться, надеясь, что дурной слух окажется всего лишь ошибкой.
Откуда, как у царя Алексея Михайловича может взяться еще одна невеста, коли государь выбрал Евфимию?! Выбрал сам, прилюдно, своею рукой вывел и сам же ленточкой заветной одарил!
Евфимия отвела руку назад, пощупала косу, в которой один над другим красовалось сразу два бантика, и покачала головой:
– Да нет, как же? Не может такого быть!
Но душа тревожилась и болела, и девушка, тиская руки, крутилась в коридоре, металась от стенки к стене в нетерпеливом ожидании батюшки.
Боярина Всеволожского не было, казалось, целую вечность. И вернулся он еще бледнее, нежели выходил.
– Что, батюшка, что?! – тут же кинулась к нему Евфимия.
– Сказывают… – вцепился правой рукой в бороду Федор Родионович. – Сказывают, увидел царь девку какую-то в церкви. Схватил, бают, за руку, да к сестрам своим на женскую половину увел.
– И что теперь будет? – мгновенно охрипла Евфимия. – А как же я? Что станется со мной?
Боярин крякнул, двинулся вперед, отстранив дочку, свернул в свою горницу и громко захлопнул дверь.
* * *В это самое время в царских покоях на самом верху Теремного дворца кипел горячий спор.
– Что же ты делаешь, Алексей?! Что ты творишь? – схватившись за голову, отчитывал стоящего у окна царя всея Руси боярин Морозов. – Ты хоть на миг задумался, когда девицу ни в чем не повинную за руку схватил и за собою поволок? Ты понимаешь, что женщина, оказавшаяся наедине с чужим мужчиной, на всю жизнь остается покрыта позором? Тем паче схваченная со столь неприкрытыми намерениями!
– Я государь или не государь, дядька?! – повернулся к Борису Ивановичу юный правитель. – Разве я не могу делать все, что пожелаю?!
– Мой мальчик, – опустив руки, подошел к нему воспитатель. – Царь имеет право токмо на то, что позволяют ему его подданные! И токмо до тех пор, пока подданные веруют в него и сомнений в его чести и справедливости не испытывают! Коли ты желаешь, чтобы бояре и стрельцы по твоей воле на смерть в походы дальние шли, чтобы черный люд тягло безропотно платил, чтобы Дума и Земский собор указы твои утверждали, а не оспаривали, ты должен быть безупречен! Ты должен быть первым среди князей, первым среди святителей, первым среди работников! Вдвое честнее любого, вдвое справедливее! Али забыл, как Дума и Земский собор волю отца твоего ни во что ни ставили и вопреки желаниям его сами все решали?! Ты помазанник Божий, отец народа и опора православия! В сем никто и никогда не должен сомневаться! Отдаваясь в твою власть, на твой суд и твою волю, ни один смертный не должен бояться несправедливости! А ты что творишь?! – повысил голос дядька. – По капризу пустому девку хватаешь, о бесчестье для нее даже не задумавшись! У тебя до обручения всего три дня осталось, невеста что теперь думать должна? Что с ней теперь станется? С ее судьбой, ее честью? Она поверила твоему слову! Она отдалась в твое владение! Ты о ней подумал?!
– Это не каприз, – ответил Алексей Михайлович. – Я как Марию увидел, дядька, у меня внутри все словно перевернулось! У меня сердце замерло, у меня душа запела. У меня в глазах померкло, и, окромя нее, я ничего округ не видел более.
– И ты поэтому ее схватил и уволок, ровно волк невинного агнца?
– Я не могу без нее дядька, – сглотнул восемнадцатилетний паренек. Перевел дыхание и резко признался: – Я люблю ее! Люблю!
– Проклятущая любовь! – зло оскалился боярин Морозов. – Я же предупреждал тебя, Алексей, я же говорил! Любовь, это самое страшное наваждение, из-за которого самые лучшие и мудрые из мужчин превращаются в безумцев. Ты хочешь, чтобы тебя свергли?!
– Не говори ерунды Борис Иванович! Когда это народ из-за любви восставал?
– Князь Долгорукий! Боярин Милославский! – тут же напомнил воспитатель. – У них у всех есть родичи, да и друзей в достатке. Полагаешь, они бы не вступились за честь схваченной тобой Марии? Мыслишь, их порыв не встретил бы сочувствия? Да если бы я вовремя не придумал, как без позора все случившееся погасить, Алексей, бунт уже начался бы! Ты всего час как влюбился, а держава уже токмо чудом по грани новой смуты пройти успела! И это только начало! Ты властитель величайшей державы ойкумены, Алексей. Твой разум должен быть спокойным, а поступки обдуманными и правильными. Ты не имеешь права на любовь, ты не имеешь права на безумие! Ты обязан заботиться о благе державы!
Юный правитель только рассмеялся:
– Хватит пугать меня, дядька! Я не ведаю, что за страшная беда случилась в твоей жизни и отчего ты так возненавидел сие прекрасное чувство… Но любовь – это не трагедия! Это чудесный живой цветок, каковой внезапно распускается в твоей душе. При одной мысли о Марии мне сразу легче дышать, мне хочется улыбаться, петь, делать подарки, просто обнимать всех вокруг. Любовь делает меня счастливым, Борис Иванович! И теперь я начинаю понимать, отчего ей посвящают столько стихов и баллад, сказок и легенд. Почему она возвышает всех людей, от царей до пастухов!
– Вот только ты не пастушок, Алексей Михайлович, – покачал головой боярин Морозов. – Вспомни про Евфимию. В покоях царицы живет боярышня, каковую ты избрал своей невестой. Скажи, что ты сделаешь с ней? Что ты с ней сделаешь ради близости с Марией? Ты ее отравишь? Сошлешь? Пострижешь в монастырь? Просто изгонишь с позором? С девицей, которая положилась на твое слово и твою честь? – Борис Иванович хмыкнул и скривился. – Расскажешь мне о своем счастье, мой мальчик, когда твоя любовь сожрет твою совесть!
Воспитатель похлопал Алексея Михайловича по плечу и вышел из царских покоев.
В этот раз государь всея Руси задумался всерьез, поглаживая пальцем губу и подбородок. Глубоко вздохнул, оттолкнулся спиной от края оконного проема и вышел из покоев.
– Я хочу навестить своих сестер, – сказал он рындам, дабы бояре знали, куда следует его провожать, и зашагал к лестнице.
Еще задолго до покоев царевен Алексей услышал веселый смех, топот – и невольно начал улыбаться. Рынды поспешили вперед, распахнули двери, и государь увидел сестер, с громкими визгами убегающих от боярышни Милославской. Гостья медленно двигалась, широко расставив руки с растопыренными пальцами и переваливаясь с боку на бок; ее ожерелье уползло на плечо, платок сбился на затылок, глаза были завязаны.
Царь остановился – десятилетняя Татьяна, разгоряченная до красноты, подскочила к
