Гостья резко повернулась, сделала несколько быстрых шагов и ловко сгребла Алексея Михайловича в свои объятия:
– Попалась!!!
Удерживая жертву за плечо, Мария чуть отступила, пальцами второй ладони провела по ферязи, затем выше, скользнув ими по шее, подбородку… губам…
Алексей замер, испытывая от сих неожиданных ласк странное, непривычное удовольствие. Словно бы горячие солнечные лучи касались его лица, даруя душе некое возвышенное, весеннее настроение, а вовсе не рука женщины.
Между тем пальцы боярышни поднялись выше, ко лбу и волосам. Девица ойкнула, отдернула руку. Потом снова протянула вперед, нащупав второе плечо, оценила их ширину, охнула еще громче и отступила с поклоном:
– Прошу прощения, государь!
Она сдернула повязку, а девчонки уже бежали к Алексею Михайловичу:
– Угадала, угадала! Мария угадала, теперь ты водишь!
Ирина и Анна с хохотом завязали царю глаза, закружили и прыснули в стороны:
– Не поймаешь, не поймаешь!
Ни малейшего почтения к государю всея Руси они явно не испытывали. Впрочем, Алексей Михайлович не обиделся и двинулся по комнате, разведя руки. Мария же отошла к самой стене, глядя на резвящихся детей.
Именно так она себя и ощущала рядом со всей царской семьей: пожилой, умудренной жизнью тетушкой. Ведь Мария уже успела пережить и свое детское беззаботное веселье, и юность, и ожидание судьбы, когда заплела ленту в косу, готовая встречать женихов. И отчаяние, когда за несколько лет сваты так и не появились, а юность уходила, растворялась во времени, заканчивалась, испарялась, утекала сквозь пальцы… Потом тоску сменило ощущение безнадежности, а затем и смирение. И наконец, возвращение к жизни. К той, которую уготовила судьба. К умению радоваться тем мелочам, что остались на ее долю. Сластям, качелям, прогулкам по лесу. Красивым крепышам под березами и соснами: пузатым белым грибам и могучим боровикам.
Царевны же были всего лишь детьми. Просто детьми – и по возрасту, и по беззаботности. Как и сам государь – мальчишка неполных восемнадцати лет. На пять лет младше Марии.
Царь!
Боярышня усмехнулась, легонько толкнула ступней стенку.
Услышав стук, Алексей Михайлович резко повернулся к ней, сделал несколько быстрых шагов, широко расставив руки.
– Не поймаешь… – прошептала Мария. Достаточно громко, чтобы государь повернул на ее голос и схватил за руку.
– А это у нас кто?! – весело спросил он.
– А ты угадай! – ответила девица, прильнула и крепко поцеловала его в губы.
Паренек охнул и разжал ее руку, Мария со смехом отбежала.
Однако игра не получилась – Алексей Михайлович сорвал с себя повязку. И взгляд у него был такой… Обезумевший… Словно бы он отпил из ковша полный глоток едкого репового кваса, а на вкус тот оказался чистый сладкий мед!
Слегка пошалившая гостья улыбнулась – в деревенских играх развеселившиеся девицы позволяли себе такое сплошь и рядом, особенно слегка во хмелю. Ничего особенного, но паренек так и остался стоять с чумным взглядом.
– Алеша, так нечестно! Ты не поймал, она выскочила! – возмутились царевны.
– Простите, сестрицы, но мне надобно идти, – покачал головой государь. – Боярин Морозов с делами донимает. Я лишь желал узнать, в порядке ли вы. Смогли ли с гостьей нашей подружиться?
– Мария сказывает, на торгу персы всех желающих на слоне катают! – встрепенулась Татьяна, одетая в дорогую, но легкую шелковую рубашку и батистовый сарафан. Ростом девочка была государю едва по грудь, кокошник сбился, щеки горели краской. – Я тоже хочу на слоне! Алеша, дозволь и нам покататься!
Государь ничего не ответил, ибо того, чтобы царевны по торгу гуляли, отродясь не случалось. Какие уж тут слоны?!
– А если мы очень-очень попросим? – подошла ближе боярышня Милославская и положила обе ладони государю на грудь, жалобно заглянув в самые глаза.
– Я подумаю… – сглотнул царственный паренек, затем отступил, поклонился и выскочил за дверь.
И опять подобное случилось с ним впервые! Нежданный поцелуй встреченной в церкви девицы вызвал странное, непонятное ощущение во всем теле. Слабость, томление, жажду, озноб – и все это одновременно. И как ни странно, чувство это было невероятно приятное, сладостное, тягучее. Настолько приятное, что хотелось повторять его снова и снова. Пугающе приятное. И потому, поддавшись испугу, Алексей отступил, сбежал, скрылся у себя, тяжело дыша и борясь с желанием. С желанием вернуться, обнять, прижать к себе и целовать прекрасную боярышню снова и снова…
Но возвращаться обратно к сестрам – это показалось бы всем вокруг зело странным. Да и целовать Марию при рындах и няньках… То было и вовсе невозможно. Увести же… Как? И куда?
Вернувшись в покои, царь распахнул окно, подставил разгоряченное лицо вечерней свежести и закрыл глаза.
– Завтра… – решил он. – Я навещу сестер завтра.
– Алексей Михайлович! – окликнул государя всея Руси кто-то из вошедших князей. – Дума Боярская сегодня так и не случилась. На завтра собирать ее али как?
– Слон! – повернулся к величавым упитанным дьякам юный повелитель. – Мне интересно, а сюда привести зверя можно? Думается мне, царевен из Кремля выпускать все-таки не след…
Государь уже представлял, как завтра утром расскажет сестрам о возможности нового развлечения. Алексей Михайлович был уверен, что получит благодарный поцелуй. Разумеется, не от сестер.
* * *Федор Родионович ненадолго уходил, возвращался мрачный и запирался в своей опочивальне наедине с вином и солеными огурцами, ни с кем не разговаривая. Посему юной Евфимии и ее тетушке приходилось довольствоваться лишь невнятными слухами, приносимыми служанками. Слухи же были тревожными, если не сказать – ужасающими.
Люди сказывали, что к новой своей избраннице, подселенной к сестрам, государь бегает по три раза на дню, что подарки дорогие делает. А намедни и вовсе невероятную штуку учудил, повелев слона в Кремль привезти и сестер своих на нем покатать. И пассию свою новую – тоже.
Запертая в роскошных, как драгоценная шкатулка, хоромах, Евфимия ходила из горницы в горницу, выглядывала в окна, холодила лоб об изразцы нетопленной с самой весны печки, не в силах ни есть, ни пить и уже никак не представляя своего будущего.
Ссылка? Постриг? Изгнание? А ведь всего несколько дней назад она считала, что попала в мечту!..
* * *– Завтра в полдень у тебя обручение, государь. – Боярин Морозов встретил своего воспитанника на выходе с женской половины дворца.
Юный царь замер, словно наткнувшись на невидимое препятствие, опустил голову и негромко распорядился:
– Оставьте нас…
Рынды отошли в дальние концы коридора, полуотвернулись, как бы не глядя на повелителя, и Алексей Михайлович сказал:
– Я люблю другую, Борис Иванович.
– Я знаю, – пожал плечами боярин. – Поэтому и хочу напомнить. На тот случай, если ты забыл. Завтра после обедни у тебя обручение.
– Неужели нельзя… Как-то все это изменить? – вскинул подбородок паренек и громко сглотнул. – Я люблю другую, дядька! Люблю больше жизни, больше света, больше воздуха! Каждый взгляд на нее, словно глоток прохладной воды после долгого пути, словно лучик света после темной ночи! Я царь всея Руси, Борис Иванович, я самовластный властитель величайшей державы! Неужели я
