— Они ведь почти испустили, дух, — проговорил один из санитаров.
— Заткни глотку! Пошли! Они оттащили Пятьсот девятого и Бухера от стены.
Писарь наклонился над ними и прислушался.
— Они живы. Сбегайте за носилками! И побыстрее! Он огляделся. Он боялся, что Вебер явится сюда, вспомнит и заставит повесить обоих. Он подождал, пока придут санитары с носилками. Это были грубо сколоченные доски, на которых обычно переносили покойников.
— Кладите их! Да побыстрей!
Место вокруг ворот и крематория всегда было небезопасным. Там можно наткнуться на эсэсовцев, да и шарфюрер Бройер неподалеку. Он весьма неохотно выпускал кого-нибудь из бункера живым. Приказ Нойбауэра выполнен. Пятьсот девятый и Бухер выпущены и теперь снова стали дичью, на которую разрешена охота. Каждый мог отвести на них душу, не говоря уже о Вебере, который считал бы чуть ли не честью для себя прикончить их, если бы узнал, что они живы.
— Чушь какая-то! — проговорил уныло один из санитаров. — Тянуть их на своем горбу в Малый лагерь, уже завтра утром наверняка тащить обратно. Да они и пару часов не протянут.
— Какое твое дело, идиот! — вдруг крикнул на него в ярости рыжий писарь. — Давай! Вперед! Разум-то хоть в вас еще остался?
— Да, — сказал пожилой санитар, поднявший с земли носилки, на которых лежал Пятьсот девятый. — Что с ними приключилось? Что-нибудь необычное?
— Эти двое из двадцать второго барака. — Писарь посмотрел вокруг и подошел вплотную к санитару. — Это те самые двое, которые два дня назад отказались подписать.
— Что подписать?
— Заявление для доктора по морским свинкам. Тогда он забрал четверых остальных.
— Что? И их до сих пор не повесили?
— Нет. — Писарь прошелся еще немного вдоль носилок. — Их велено вернуть в бараки. Таков приказ. Поэтому отнесите их побыстрей, чтобы никто не помешал.
— Ах, вот как! Понимаю!
Санитар вдруг так резко прибавил шагу, что уперся носилками в ноги впереди идущего.
— Что случилось? — спросил тот сердито. — Ты с ума сошел?
— Нет. Сначала давай унесем обоих отсюда. Потом я тебе расскажу, в чем дело.
Писарь отстал от них. Оба санитара молча и торопливо отмеряли шаг, пока не миновали административное здание. Солнце опускалось за горизонт. Пятьсот девятый и Бухер пробыли в бункере на полсуток дольше, чем было приказано. От подобной небольшой вариации Бройер просто не мог отказаться.
Впереди идущий санитар обернулся.
— Ну так в чем же дело? Наверно, какие-нибудь бонзы?
— Нет. Но они — двое из тех шестерых, которых Вебер в пятницу отобрал в Малом лагере.
— Что же с ними сделали? У них такой вид, словно их просто-напросто избивали.
— Так оно и есть. Потому что они отказались пойти с присутствовавшим штабным доктором. Он уже часто брал отсюда кое-кого. Опытная станция недалеко от города.
Впереди идущий тихонько присвистнул.
— Черт возьми, и они еще живы?
— Сам видишь.
Первый покачал головой.
— И теперь их даже выпустили из бункера? И не повесили? Что-то здесь не то. Такого я что-то не припомню!
Они приблизились к первым баракам. Было воскресенье. Проработав весь день, рабочие коммандос недавно вернулись в лагерь. На улицах было много заключенных. Весть о происшедшем распространилась со скоростью ветра.
В лагере знали, с какой целью забрали шестерых. Знали также, что сидели в бункере Пятьсот девятый и Бухер. Об этом сразу стало известно через канцелярию, и об этом скоро снова забыли. Никто не ожидал их возвращения живыми. Теперь они вернулись — и даже тот, кто ничего не знал, вдруг увидел, что вернулись они вовсе не из-за своей непригодности, в противном случае чего ради их было так мордовать.
— Давай, — сказал кто-то из толпы шагавшему сзади санитару. — Я помогу нести. Так будет лучше.
Он взялся за одну из ручек носилок. Подошел еще один и вцепился во вторую переднюю ручку. Вскоре каждую пару носилок тащили четыре узника. В этом не было необходимости, ведь Пятьсот девятый и Бухер весили немного. Однако узники, которые в данный момент оказались свободными, обязательно хотели что-нибудь для них сделать. Они тащили носилки, словно те были из стекла, а обгоняя их, словно на крыльях, бежала весть: живыми возвращаются те двое, что отказались выполнить приказ… Двое из Малого лагеря. Двое из бараков умирающих мусульман. Неслыханно. Никто не знал, что этим они были обязаны лишь сиюминутной прихоти Нойбауэра. Впрочем, это было не так уж важно. Важно было лишь то, что они отказались и вернулись живыми.
Левинский стоял перед тринадцатым бараком задолго до того, как появились люди с носилками.
— Неужели это правда? — спрашивал он уже издалека.
— Да. Ведь это они. Или нет?
Левинский подошел ближе и наклонился над носилками.
— Мне кажется, да, тот самый, с которым я разговаривал. А остальные четверо умерли?
— В бункере были только эти двое. Писарь говорит, что остальные ушли. А эти нет. Они отказались.
Левинский медленно выпрямился. Рядом он увидел Гольдштейна.
— Отказались. Ты мог бы себе такое представить?
— Нет. Только не в отношении людей из Малого лагеря.
— Я о другом. Я имею в виду, что их снова выпустили.
Гольдштейн и Левинский удивленно смотрели друг на друга. К ним подошел Мюнцер.
— Видимо, тысячелетние братья помягчели, — сказал он.
— Что? — Левинский обернулся. Мюнцер высказал именно то, что думали он и Гольдштейн. — Как это тебе пришло в голову?
— Указание от самого старика, — сказал Мюнцер. — Вебер хотел их повесить.
— Откуда тебе известно?
— Рыжий писарь рассказал. Он это слышал. — Левинский мгновение помолчал, потом обратился к невысокому седому человеку:
— Сходи к Вернеру, — прошептал он. — Скажи ему, тот, который хотел, чтобы мы об этом не забыли, тоже здесь.
Человек кивнул и двинулся, прижимаясь к бараку. Между тем люди, которые тащили носилки, продолжали свой путь. Все больше узников выходили из дверей. Некоторые испуганно подходили к носилкам, чтобы посмотреть на оба тела. Когда у Пятьсот девятого свесилась рука, два человека подскочили и осторожно поправили ее.
Левинский и Гольдштейн окинули взглядом пространство сзади носилок.
— Всеобщий энтузиазм по отношению к двум живым трупам, которые просто так взяли да отказались, а? — заметил Гольдштейн.
— Уж никак не ожидал от того, кто сидит в отделении для издыхающих.
— Я тоже. — Левинский продолжал простреливать взглядом убегавшую вниз дорогу. — Они должны жить, — проговорил он. — Они не должны подохнуть. Ты знаешь, почему?
— Могу себе представить. Ты считаешь, это будет самым несправедливым?
— Да. Если они издохнут, уже на другой день их забудут. А если нет…
«Если нет, они станут для лагеря примером, символом каких-то перемен», — подумал Левинский. Он об этом только подумал, но не сказал вслух.
— Нам это нужно, — произнес он взамен. — Именно сейчас.
Гольдштейн кивнул.
Санитары шли вперед в направлении Малого лагеря. На небе разливалась дикая вечерняя заря. Она освещала правый ряд бараков трудового лагеря; левый ряд находился в глубокой тени. Лица стоявших перед окнами и дверьми теневой стороны были как всегда бледными и смазанными, а на противоположной стороне буйствовал свет, как бурный обвал
