— Я только час назад вернулся из конторы. Для переселения у меня остается только вечернее время.
— А вашей жены разве нет? Он покачал головой'
— Она у подруги. Слава богу, у нее теперь есть подруга, с которой она проводит много времени.
Он улыбнулся, беззлобно и удовлетворенно, и снова затопал. Я быстро провел Пат через коридор.
— Я думаю, нам лучше не зажигать свет, правда? — спросил я.
— Нет, зажги, дорогой. Совсем ненадолго, а потом можешь его спять выключить.
— Ты ненасытный человек, — сказал я, озаряя на мгновение ярким светом красное плюшевое великолепие моей комнаты, и тут же повернул выключатель.
От деревьев, как из леса, в открытые окна лился свежий ночной аромат.
— Как хорошо! — сказала Пат, забираясь на подоконник.
— Тебе здесь в самом деле нравится?
— Да, Робби. Здесь как в большом парке летом. Чудесно.
— Когда мы шли по коридору, ты не заглянула в соседнюю комнату слева? — спросил я.
— Нет. А зачем?
— Из нее можно выйти на этот роскошный большой балкон. Он полностью перекрыт, и напротив нет дома. Если бы ты сейчас жила здесь, ты могла бы принимать солнечные ванны даже без купального костюма.
— Да, если бы я жила здесь…
— А это можно устроить, — сказал я небрежно. — Ты ведь заметила, что оттуда выезжают. Комната освободится через день-другой.
Она посмотрела на меня и улыбнулась:
— А ты считаешь, что это будет правильно для нас? Быть все время вместе?
— И вовсе мы не будем все время вместе, — возразил я. — Днем меня здесь вообще нет. Вечерами тоже часто отсутствую. Но уж если мы вместе, то нам незачем будет ходить по ресторанам и вечно спешить расставаться, словно мы в гостях друг у друга.
Пат уселась поудобнее:
— Мой дорогой, ты говоришь так, словно уже обдумал все подробности.
— И обдумал, — сказал я. — Целый вечер об этой думаю. Она выпрямилась:
— Ты действительно говоришь об этом серьезно, Робби?
— Да, черт возьми, — сказал я. — А ты разве до сих пор не заметила этого?
Она немного помолчала.
— Робби, — сказала она затем чуть более низким голосом. — Почему ты именно сейчас заговорил об этом?
— А вот заговорил, — сказал я резче, чем хотел. Внезапно я почувствовал, что теперь должно решиться многое более важное, чем комната. — Заговорил потому, что в последние недели понял, как чудесно быть все время неразлучными. Я больше не могу выносить эти встречи на час! Я хочу от тебя большего! Я хочу, чтобы ты всегда была со мной, не желаю продолжать умную любовную игру в прятки, она мне противна и не нужна, я просто хочу тебя и только тебя, и никогда мне этого не будет достаточно, и ни одной минуты я потерять не хочу.
Я слышал ее дыхание. Она сидела на подоконнике, обняв колени руками, и молчала. Красные огни рекламы напротив, за деревьями, медленно поднимались вверх и бросали матовый отблеск на ее светлые туфли, освещали юбку и руки.
— Пожалуйста, можешь смеяться надо мной, — сказал я.
— Смеяться? — удивилась она.
— Ну да, потому что я все время говорю: я хочу. Ведь в конце концов и ты должна хотеть.
Она подняла глаза:
— Тебе известно, что ты изменился, Робби?
— Нет.
— Правда, изменился. Это видно из твоих же слов. Ты хочешь. Ты уже не спрашиваешь. Ты просто хочешь.
— Ну, это еще не такая большая перемена. Как бы сильно я ни желал чего-то, ты всегда можешь сказать «нет».
Она вдруг наклонилась ко мне.
— Почему же я должна сказать «нет», Робби? — приговорила она очень теплым и нежным голосом. — Ведь и я хочу того же…
Растерявшись, я обнял ее за плечи. Ее волосы коснулись моего лица.
— Это правда, Пат? — Ну конечно, дорогой.
— Проклятие, — сказал я, — а я представлял себе все это гораздо сложнее.
Она покачала головой.
— Ведь все зависит только от тебя, Робби…
— Я и сам почти так думаю, — удивленно сказал я. Она обняла мою голову:
— Иногда бывает очень приятно, когда можно ни о чем не думать. Не делать все самой. Когда можно опереться. Ах, дорогой мой, все, собственно, довольно легко, — не надо только самим усложнять себе жизнь!
На мгновение я стиснул зубы. Услышать от нее такое! Потом я сказал:
— Правильно, Пат. Правильно!
И совсем это не было правильно.
Мы постояли еще немного у окна.
— Все твои вещи перевезем сюда, — сказал я. — Чтобы у тебя здесь было все. Даже заведем чайный столик на колесах. Фрида научится обращаться с ним.
— Есть у нас такой столик, милый. Он мой.
— Тем лучше. Тогда я завтра начну тренировать Фриду.
Она прислонила голову к моему плечу. Я почувствовал, что она устала.
— Проводить тебя домой? — спросил я.
— Погоди. Полежу еще минутку.
Она лежала спокойно на кровати, не разговаривая, будто спала. Но ее глаза были открыты, и иногда я улавливал в них отблеск огней рекламы, бесшумно скользивших по стенам и потолку, как северное сияние. На улице все замерло. За стеной время от времени слышался шорох, — Хассе бродил по комнате среди остатков своих надежд, своего брака и, вероятно, всей своей жизни.
— Ты бы осталась здесь, — сказал я. Она привстала:
— Сегодня нет, милый…
— Мне бы очень хотелось, чтобы ты осталась…
— Завтра…
Она встала и тихо прошлась по темной комнате. Я вспомнил день, когда она впервые осталась у меня, когда в сером свете занимающегося дня она точно так же прошлась по комнате, чтобы одеться. Не знаю почему, но в этом было что-то поразительно естественное и трогательное, — какой-то отзвук далекого прошлого, погребенного под обломками времени, молчаливое подчинение закону, которого уже никто не помнит. Она вернулась из темноты и прикоснулась ладонями к моему лицу:
— Хорошо мне было у тебя, милый. Очень хорошо. Я так рада, что ты есть.
Я ничего не ответил. Я не мог ничего ответить.
* * *Я проводил ее домой и снова пошел в бар. Там я застал Кестера.
— Садись, — сказал он. — Как поживаешь?
— Не особенно, Отто.
— Выпьешь чего-нибудь?
— Если мне начать пить, придется выпить много. Этого я не хочу. Обойдется. Но я мог бы заняться чем-нибудь другим. Готтфрид сейчас работает на такси?
— Нет.
— Ладно. Тогда я поезжу несколько часов.
— Я пойду с тобой в гараж, — сказал Кестер.
Простившись с Отто, я сел в машину и направился к стоянке. Впереди меня уже были две машины. Потом подъехали Густав и актер Томми. Оба передних такси ушли, вскоре нашелся пассажир и для меня. Молодая девушка просила отвезти ее в «Винету», модную танцульку с телефонами на столиках, с пневматической почтой и тому подобными атрибутами, рассчитанными на провинциалов. «Винета» находилась в стороне от других ночных кафе, в темном переулке.
Мы остановились. Девушка порылась в сумочке и протянула мне бумажку в пятьдесят марок. Я пожал плечами:
— К сожалению, не могу разменять.
Подошел швейцар.
— Сколько я вам должна? — спросила девушка.
— Одну марку семьдесят пфеннигов.
Она обратилась к швейцару:
— Вы не можете заплатить за меня? Я рассчитаюсь с вами у кассы.
Швейцар распахнул дверцу машины и проводил девушку
