— Я не знаю, где моя жена. Она жила в Дюссельдорфе, а Дюссельдорф в развалинах.
— Если она в Дюссельдорфе, с нею все в порядке. Дюссельдорф занят англичанами. По радио это уже давно сообщили.
— Или она умерла, — сказал Зульцбахер.
— К этому надо быть готовым. Ну что нам известно о тех, кто остался там?
— А тем о нас, — добавил Бухер.
Пятьсот девятый посмотрел на Бухера. Он все еще скрывал от него то, что его отец умер, и то, как он умирал. На то еще есть время до освобождения. Тогда ему легче будет это перенести. Бухер еще молод, и только у него есть кто-то, с кем он выйдет отсюда. Пятьсот девятый еще успеет ему обо всем рассказать.
— Как все будет выглядеть, когда мы выберемся отсюда? — проговорил Мейергоф. — Я а лагере уже шесть лет.
— А я двенадцать, — добавил Бергер.
— Так долго? Ты попал сюда как политический заключенный?
— Нет. Просто я лечил с 1928 по 1932 год одного нациста, который впоследствии стал группенфюрером. Строго говоря, даже не я. Он приходил ко мне в часы приема и им занимался один мой друг, врач-специалист. Нацист являлся ко мне, потому что он жил в одном доме со мной. Для него так было удобнее.
— И поэтому он тебя засадил в тюрьму?
— Да. У него был сифилис.
— А твой друг, врач?
— Его он велел расстрелять. Сам я пытался ему внушить, мол, у меня нет абсолютной уверенности, что это такое, возможно, всего лишь воспаление со времен последней войны. Тем не менее он был достаточно осторожен, отправив меня за решетку.
— Как ты поступишь, если он еще жив? Бергер задумался.
— Не знаю, право.
— Я бы его убил, — заявил Мейергоф.
— И за это снова попал бы в тюрьму, да? — сказал Лебенталь. — За умышленное убийство. Еще раз лет на десять или двадцать.
— А чем ты займешься. Лео, когда выйдешь отсюда? — спросил Пятьсот девятый.
— Я открою магазин по продаже пальто. Магазин добротного готового платья.
— Торговать пальто? Летом? Уже лето наступает, Лео.
— Но ведь есть и летние пальто! К ним я могу добавить костюмы. И, разумеется, плащи.
— Лео, — продолжал Пятьсот девятый. — Почему бы тебе не остаться в сфере продовольственных товаров? Потребность в них больше, чем в пальто, и ты добился в этой области великолепных успехов.
— Ты так думаешь? — Лебенталь был явно польщен. — Безусловно!
— Наверно, ты прав. Я подумаю. Взять, например, американское продовольствие. Спрос на него будет колоссальный. Вы еще помните американский шпик по окончании последней войны? Он был толстый, белый и нежный, как марципан с розовыми…
— Заткнись, Лео! У тебя с головой все в порядке?
— Мне это неожиданно пришло в голову. Может, они и в этот раз пришлют кой-чего? По крайней мере, для нас?
— Успокойся, Лео!
— А что ты собираешься делать, Бергер? — спросил Розен.
Бергер протер воспаленные глаза.
— Я поступлю в ученики к аптекарю. Оперировать такими руками? Когда прошло так много времени? — Он сжал кулаки под курткой, которую натянул на себя. — Это невозможно. Я стану аптекарем. А ты?
— Жена развелась со мной, потому что я еврей. Больше я ничего о ней не слышал.
— Тебе ведь не захочется ее разыскивать? — спросил Мейергоф.
Розен задумался.
— Наверно, она поступила так под нажимом. Что ей еще оставалось делать? Я сам ей это посоветовал.
— Может, за все эти годы она стала такой безобразной, что для тебя уже больше нет никакой проблемы, — проговорил Лебенталь. — Может, ты будешь рад, что от нее избавился.
— За это время мы тоже не стали моложе.
— Девять лет. — Зульцбахер закашлялся. — Каким это все будет, когда встретишься с кем-нибудь после столь долгой разлуки?
— Радуйся, что хоть кто-то останется для свидания.
— Столько лет спустя, — повторил Зульцбахер. — Узнает ли кто-нибудь друг друга?
Среди шарканья ног мусульман им послышались более твердые шаги.
— Внимание, — прошептал Бергер. — Осторожно, Пятьсот девятый.
— Это Левинский, — проговорил Бухер. Он тоже научился узнавать людей по походке.
Подошел Левинский.
— Что вы тут делаете? Жратвы сегодня не будет. У нас есть свой человек на кухне. Иногда ему удавалось своровать хлеба и картошки. Сегодня готовили только для бонз. Поэтому стянуть было невозможно. Вот немного хлеба. А это несколько сырых морковок. Конечно, этого мало, но нам тоже ничего раздобыть не удалось.
— Бергер, — обратился к нему Пятьсот девятый. — Раздай это.
Каждый получил по полгорбушки хлеба и морковке.
— Ешьте не торопясь. Надо жевать и пережевывать, пока не съешь. Бергер, дай им сначала морковь, а несколько минут спустя хлеб.
— Когда ешь в тайне ото всех, чувствуешь себя преступником, — заметил Розен.
— Тогда не ешь, дурень ты, — ответил ему лаконично Левинский.
Левинский был прав. Розен это понимал. Он хотел объяснить, что эта мысль пришла ему только сегодня, в эту странную ночь, когда они размышляли о будущем, чтобы забыть о голоде, и что она связана именно с ожиданиями, но он не стал ничего говорить. Все это показалось ему чересчур сложным. И малозначительным.
— Они решились, — с трудом выдавил из себя хриплым голосом Левинский. — Зеленые тоже решились. Они хотят участвовать. Их мы оставим. Специальные дежурные, старосты блоков и помещений. Позже проведем отбор. Между прочим, среди них двое эсэсовцев. К тому же врач из лазарета.
— Сволочь он, — сказал Бергер.
— Нам известно, что он из себя представляет. Но он нам полезен. Через него мы получаем информацию. Сегодня вечером поступил приказ об отправке.
— Что? — произнесли Бергер и Пятьсот девятый в один голос.
— Транспорт. Решено вывезти две тысячи человек.
— Они собираются ликвидировать лагерь?
— Вывезти две тысячи человек. Пока.
— Значит, все же транспорт. Как раз этого мы опасались, — сказал Бергер.
— Не волнуйтесь! Рыжий писарь в курсе дела. Если они будут составлять список, вы в него не попадете. Сейчас у нас везде есть свои люди. Кроме того, стало известно, что Нойбауэр не спешит. Он все еще не дал ход приказу.
— Они будут действовать безо всякого списка, — сказал Розен. — Если им не удастся набрать необходимое количество, они сгонят людей в одно место, как они это делали у нас. А список составят задним числом.
— Не надо волноваться. Пока еще есть время. В любой момент все может измениться. Не стоит волноваться, — сказал Левинский.
Розен дрожал от страха.
— Если возникнет опасность, мы спрячем вас в лазарете. Врач сейчас закрывает на все глаза. Мы уже держим там несколько человек, жизнь которых оказалась под угрозой.
— Вы что-нибудь слышали насчет того, собираются ли отправлять женщин? — спросил Бухер.
— Нет. Они не станут этого делать. Женщин здесь и без того очень мало. Левинский встал.
— Пойдем со мной, — сказал он Бергеру. — Я хотел тебя забрать. Для того и пришел.
— Куда?
— В лазарет. Спрячем тебя на пару дней. У нас там есть комнатка рядом с тифозным отделением; нацисты его как огня боятся. Все уже подготовлено.
— А в чем
