— Быстрей! Быстрей!
Эсэсовцы на бегу продолжали палить по горящему бараку. Пятьсот девятый встал и, покачиваясь, направился к бараку. Один раз он упал. Потом распахнул дверь.
— Выходи! Выходите! Они ушли!
— Они еще стреляют!
— Это наши! Выходите! Выходите!
Он доковылял до следующей двери и стал тащить людей за руки и ноги.
— Выходите! Выходите! Их тут больше нет!
Перелезая через лежащих, узники ломились в дверь. Пятьсот девятый торопился. Дверь в секцию «А» уже горела. Так что он не мог войти. Тогда он стал кричать что было сил. Донеслись выстрелы, шум. На плечо ему с крыши свалился кусок горящего бревна. Пятьсот девятый упал, снова вскочил, почувствовал пронзительную боль и пришел в себя, когда уже сидел на земле. Он хотел подняться, но не смог. Издали услышал крики и увидел словно на большом удалении людей; их вдруг стало много. Это были не эсэсовцы, а заключенные, которые несли на себе людей; они споткнулись о него, и тогда он отполз в сторону. Пятьсот девятый ничего больше не мог. Вдруг он почувствовал смертельную усталость. Он не хотел никому мешать. Во второго эсэсовца он не попал. Да и в Вебера не так, как надо. Все казалось впустую. Он спасовал.
Пятьсот девятый пополз дальше. Упершись в груду трупов, он почувствовал себя причастным к ним. «Он ничего не стоит. Бухер умер. Агасфер тоже. Надо было возложить это на Бухера. Передать револьвер ему. Так было бы лучше. Ну какой вышел от него толк?»
Измученный Пятьсот девятый прислонился к лежавшим в куче трупам. Почувствовав в себе какую-то боль, он провел по груди рукой, затем поднял ее. Из нее текла кровь. Он смотрел на кровоточащую руку и ничего не чувствовал. Он больше не был самим собой. Он ощущал только жару и слышал крики. Потом они куда-то отстранились от него.
Он очнулся. Барак продолжал тлеть. Пахло горелой древесиной, обуглившимся мясом и гнилью. От жары трупы потекли и стали разлагаться.
Душераздирающие крики затихли. Бесконечная процессия выносила обожженных и обгоревших, которым удалось спастись. Пятьсот девятому послышался откуда-то голос Бухера. «Стало быть, он остался в живых. Значит, не все было напрасно». Он осмотрелся вокруг. Некоторое время спустя он почувствовал, что рядом с ним кто-то шевелится. Прошло еще мгновение прежде, чем он узнал. Это был Вебер.
Он лежал на животе. Ему удалось отползти за груду трупов, прежде чем появился Вернер со своими людьми. Они его не заметили. Он подтянул ногу и раскинул руки. Изо рта текла кровь. Он еще был жив.
Пятьсот девятый попробовал поднять руку. Он хотел кого-нибудь крикнуть, но не было сил. Горло пересохло. Изо рта вырвался только какой-то хриплый звук. Треск горящего барака заглушал все.
Вебер уловил движение руки Пятьсот девятого. Потом встретился с ним взглядом. Оба в упор смотрели друг на друга.
Пятьсот девятый не был уверен, узнал ли его Вебер. Не мог знать он и того, что было в этой устремленной на него паре глаз. Он только вдруг почувствовал, что его глазам пришлось выдержать больше, чем этим глазам напротив. Ему суждено дольше жить, чем Веберу. Как-то странно, но ему показалось это чрезвычайно важным, словно реальность всего, во что он верил в своей жизни, за что боролся и страдал, зависит от того, что жизнь за его челом будет биться дольше, нежели у того напротив. Это было, как дуэль и Божий суд. Если сейчас он выдержит, значит, истинно все, что казалось ему столь существенным, во имя чего он рисковал своей жизнью. Это было как последнее усилие над собой. Еще раз это было вложено в его собственные руки — и он непременно должен был выйти победителем.
Он неглубоко и осторожно вздохнул, до боли. Он видел, как у Вебера изо рта струится кровь, поэтому решил проверить, не льется ли и у него кровь из рта. Он что-то ощущал, но когда увидел на ладони всего несколько капель, вспомнил, что это кровоточили его прокушенные губы.
Вебер следил глазами за его рукой. Потом их взгляды снова встретились.
Пятьсот девятому хотелось еще раз разобраться, что тут главное и в чем суть. Понимание этого должно было придать ему силы. Оно имело отношение к самому элементарному в человеке, без чего мир бы рухнул, — сознание этого еще сидело в его уставшем мозгу. Это уничтожило бы и иное — абсолютное зло, антихриста, смертный грех в отношении духа. «Слова, — подумал он. — Они мало что выражают. Только к чему еще слова? Он обязан был выстоять. А оно должно было сгинуть до него. Вот и все».
Странно, что никто их не заметил. «Что никто не заметил его, — мысленно добавил Пятьсот девятый. — Здесь столько трупов. Но этот вот! Он лежал полностью в тени груды мертвецов, вот в чем дело. Его форма была черного цвета, а свет не отражался от его сапог».
Люди стояли поодаль и глазели на бараки. В некоторых местах зияли проломы в стенах. Прямо на глазах сгорали многие годы, свидетели бедствия и смерти. Многие имена и настенные надписи.
Раздался грохот. Языки пламени взметнулись вверх. В потоке искр рухнула крыша барака. Пятьсот девятый увидел в воздухе горящие обломки. Казалось, что они очень медленно плавают. Один из обломков пролетел над самой грудой трупов, ударился в чью-то ногу, перевернулся и упал Веберу прямо на шею.
У Вебера задергались глаза. От его формы пошел дым. Пятьсот девятый мог бы нагнуться вперед и отбросить полено в сторону. Он, по крайней мере, считал, что мог бы это сделать; правда, он не был уверен, все ли у него в порядке с легкими и не пойдет ли у него тогда изо рта кровь. Только по этой причине он отказался от этого, не из чувства мести; сейчас речь шла о чем-то большем, чем о мести. К тому же месть была бы слишком мелкой.
У Вебера зашевелились руки. Дернулась голова. Полено продолжало гореть у него на шее. Форма дымилась. На ней вспыхивали маленькие огоньки. Снова дернулась голова. Горящее полено сползло вперед. Вскоре стали обугливаться волосы. Пятьсот девятый внимательно посмотрел на его глаза. Они все больше выступали из глазниц. Кровь фонтаном выливалась из беззвучно дергавшегося рта. В треске догоравшего барака ничего не было слышно. Теперь голова у Вебера была обгоревшая и черная. Пятьсот девятый смотрел на нее не отрываясь. Полено медленно догорало. Кровь иссякла. Все погружалось в бездну. Ничего не осталось больше, кроме глаз. Мир сузился до глаз. Им было суждено ослепнуть.
Пятьсот девятый не знал, сколько часов или минут это длилось, — ему показалось, что неподвижные руки Вебера вдруг вытянулись. Потом его глаза перестали
