Мэри Энн из филадельфийских Эверли оказалась самой прекраснейшей из всех Эверли. Ей было двадцать, но она выглядела еще моложе. Довольно маленького роста с приятным круглым личиком и вздернутым носиком. Её широкие карие глаза жадно воспринимали особенности этого захватывающего нового старого мира. Конечно, она не могла действительно быть столь же невинна, как она выглядела. Одного взгляда на ее сведущую мать было достаточно, чтобы понять, что Мэри Энн было сказано, почему она была здесь. Возможно, её предупредили, что это был сомнительный человек, который развелся с чудовищно богатой женой из-за "несовместимости темперамента". Но это не помешало ему стать объектом любопытства. Эмили, старая дорогуша, не преминула упомянуть, что он был искусствоведом с высокой репутацией, у которого в Штатах были клиентами одни из самых богатых коллекционеров.
Ланни знал, что его пригласили развлечь этих приезжих дам, и он вытащил мешок своих лучших трюков. Он рассказал об этом прекрасном доме и многих других интересных вещах, которые он здесь видел: Анатоля Франса, рассуждающего на лужайке, Айседору Дункан, танцующей в гостиной под аккомпанемент Ланни, окаменевшего от страха, что она заметит, сколько нот он пропустил. И известных людей, которые часто посещали салоны Эмили. В этом списке великих имен были люди не только из Франции и Англии, но из таких далеких мест, как Индия и Китай. Когда Ланни был слишком молод, чтобы понять все, что они говорили, но он запомнил их лица, и то, что о них говорили люди. Этого было достаточно, чтобы прослыть культурным в светском обществе.
Он описал Ганси Робина, игравшего здесь на скрипке, и свою сводную сестру Бесс без памяти влюбившуюся в него. Он с юмором представил историю о своей гордой мачехе из Новой Англии, потрясенной идеей своей дочери выйти замуж за еврейского скрипача. И к своему удивлению узнав, что, когда Ганси посетил ее родной город, все отнеслись к нему, как если бы он был внуком еврейского бога Иегова. Ганси и Бесс были теперь в Лондоне, а на следующей неделе Ганси должен был играть с одним из симфонических оркестров в Париже. Он собирался исполнить концерт Бруха, который, по мнению Ланни, нельзя было пропустить. Правила вежливости обязывали его пригласить свою хозяйку и ее гостей услышать этот концерт. И когда его приглашение приняли старшие дамы, Мэри Энн была так счастлива, что это казалось почти не совсем скромным.
Она приехала за границу, чтобы увидеть места и вещи, о которых она читала с детства, и теперь была готова возобновить все острые ощущения, которые она тогда испытывала. Ее рвение было подлинным и весьма трогательным. После обеда Ланни взял ее на прогулку в буковый лес и сухо рассказал ей, как целая дивизия немецкой армии попала здесь в ловушку. Он описал сцену разрушений после битвы, и показал пни деревьев, которые были расстреляны в щепки. Он рассказал о пожилом библиотекаре мсьё Придьё. Он был настолько потрясен при виде, как боши выбрасывали мебель Людовика Четырнадцатого из окон, что упал замертво.
Когда они вернулись в гостиную, Эмили попросила Ланни сыграть для них, и он согласился. Несомненный Шопен был хорошо известен в городе квакеров братской любви, но его биография с трудом вписывалась в их кодекс этики и морали. Он был импульсивным и несчастным любовником. Агрессивная и доминирующая Жорж Санд захватила его и разбила его сердце, а затем сделала из этого роман и автобиографию. Он умер в печали от туберкулеза. И его единственной радостью было вкладывать свою меланхолию и тоску в музыку вместе со славой своей гордой нации. Он создал из себя стиль, который в течение многих лет стал синонимом фортепианной техники. Стремительные пассажи из инструмента как хорошо выношенная перчатка удобна на руке.
Ланни играл полонез Фа-диез минор, который непомерно восхищал Листа, и о котором он воображал себе странные вещи. Это бурная музыка, полная боевых столкновений. Её не просто играть. Но если Ланни допускал ошибки, то дамы их не замечали. Когда он добрался до конца, на глазах Мэри Энн были слезы. Она пыталась украдкой вытереть их, так как публичное проявление эмоций противоречило правилам ее матери.
XIБьюти, конечно, хотелось знать все, что произошло. Она всегда так делала и жаловалась, потому что Ланни опускал самые интересные детали. Она хотела сделать вид, что она не знала, кого он встретил. Он сказал: "Старая сумасбродка! Она очень хорошая девушка, и я пригласил их на концерт завтра, но я не собираюсь жениться ни на ком-либо, и я уже достаточно часто говорил об этом. Как-нибудь я расскажу тебе почему, но сейчас я не могу говорить об этом, так что тебе просто нужно мне поверить и забыть". На концерте он закупил целый ряд. Он пригласил Бьюти и ее мужа и Софи со своим, Золтана, а также трех других. Робби не увлекался классической музыкой, и в любом случае он должен был иметь итоговую беседу с бароном Шнейдером перед отъездом в Берлин на следующий день. Ланни пошли в отель Ганси, чтобы встретить пару и обменяться новостями с ними. Они были одними из немногих, кто знал, что он помогает подполью, хотя он никогда не говорил им, как. Он рассказал им о Курте и том, что он делает, и о де Брюинах и о том, что он узнал о заговоре Кагуляров. По этой причине он не должен появляться в общественных местах с Ганси или Бесс, но не будет никакого вреда для него, если он будет присутствовать на концерте, или приедет в этот отель после того, как убедится с достаточной степенью уверенности, что за ним нет слежки. Он привёз партитуру Хиндемита, и он и Бесс играли, а Ганси слушал, но не уделял этому много внимания. Ультрарадикальный в политике он был консервативным в музыке.
Ланни казалось, что его зять никогда не выступал лучше, чем в это вечер, играя мелодичный и очаровательный концерт Бруха. Он всегда хорошо гляделся на сцене, высокий, величавый и полностью увлечённый своим искусством. Его бледные аскетические черты и большие темные глаза придавали видимость меланхолии, которая была уместна для еврея в эти трагические
