"Я могу догадаться, если вы позволите мне", — улыбнулся Ланни.
Собеседник посмотрел на него с тревогой, а затем шепотом промолвил: "Bitte, sprechen Sie leise!"
Ланни ответил шепотом: "20 апреля 1889 года". Собеседник кивнул, и страх охватил их обоих, ибо это был день, когда родился последний и единственный сын у таможенника из Браунау Алоиса Шикльгрубера, который изменил свое имя на Гитлер.
"Было бы несправедливо спрашивать меня, что мне сказали звезды, или то, что я записал", — пробормотал астролог, и посетитель ответил: "А я и не спрашиваю".
Через несколько мгновений, Ланни продолжал: "Помните ли вы другие даты?"
— Они отобрали список у меня, но, конечно, они не вытащить эти даты у меня из головы. Тем не менее, я бы не рискнул дать их вам. Владение ими может быть очень опасно для вас.
— Вполне возможно, герр Реминеску. И вы можете быть уверены, что я буду держать всё в секрете, по крайней мере, пока вы не окажетесь в безопасности у себя на родине. Я понимаю, что ваше присутствие указывает на то, что вам удалось порадовать высшие силы.
— Я сделал все возможное, и двенадцать гороскопов забрали рано утром. Некоторое время назад офицер пришел и сообщил мне, что работа была в порядке, но есть некоторые дополнительные вопросы. Мне дали их в письменной форме. Я написал ответы на том же листе, а затем он заплатил мне деньги и сказал мне, что я свободен, и что моя выездная виза будет мне доставлена. Так что я здесь, и я жду. Как вы думаете, они действительно доставят её?
— Я не знаю, мой друг. Но если бы я был на вашем месте, то не стал бы упоминать об этом случае кому-либо еще. Случилось, что я хорошо храню секреты. Я предполагаю, что то, что случилось, было результатом моих усилий, чтобы помочь вам. И я думаю, что мне лучше больше не пытаться. Я просто скажу, что вы нездоровы и были не в состоянии выполнить работу для меня сегодня. Позвольте мне дать вам мой домашний адрес во Франции, так что вы можете написать мне, и мы не будем терять связь друг с другом. Не записывайте, его легко запомнить.
Звездочет сказал, что у него хорошая память, и Ланни продиктовал ему: "Жуан-ле-Пен, Приморские Альпы, Франция". Потом они крепко пожали друг другу руки и расстались навсегда.
IXВсе в Бергхофе, кто имел право иметь мнение о дипломатической ситуации, хотел обсудить её с Ланни Бэддом. Они обнаружили, что он знал практически всех, кого они могли бы назвать в Англии и Франции. Так он оказался еще раз в той позиции, которую занимал на Парижской мирной конференции, переводчика не только языков, но и знатока личностей и национальных особенностей, нравов, климата, органов государственной власти, правительств. Услышав его слова, что британские народные массы находятся в патологическом состоянии, молодые нацисты, обслуживающие поместье, которые были воспитанные на идее непогрешимости фюрера, внезапно оставили свои восхваления и беспокойно посмотрели на Ланни, спрашивая: "Разве такое действительно может быть в Великобритании? Как можно быть великой нацией без непререкаемой власти, без кого-то, кто знает, что надо делать?"
Это казалось им опаснейшим делом, совсем, как еврейский большевизм. Но хорошо замаскированным. Нацисты собирались покончить с этим в один прекрасный день, и единственный вопрос был, когда и каким образом? Если им в голову приходили мысли, что они двигаются слишком быстро и могут подвергнуться опасности, то они тут же их выбрасывали из головы. Потому что, конечно, фюрер знает всё, фюрер всегда прав. Ведь невозможно представить, чтобы англичане были настолько глупы, чтобы рисковать бросать вызов ВВС Германии? И из-за такого политического уродства как Чехословакия? Unsinn!
Ади столкнулся с одним из самых труднейших решений в своей жизни. Оно может привести его к победе или разрушить все, что он совершил до сих пор. Он был в постоянном нервном напряжении, и его сотрудники, если могли, старались не попадаться ему на глаза. Он общался с Ланни через Гесса, который задавал различные вопросы о Рансимане, Чемберлене и сэре Невиле Хендерсоне, британском после в Берлине. Однажды он спросил, может ли мадам снова приехать в Бергхоф. К сожалению, мадам лежала с гриппом в Бьенвеню и не могла перенести путешествие, даже, чтобы помочь определить судьбу Европы.
Затем пришла королевская команда, герру Бэдду отправиться в поездку с фюрером в конце дня в то время, когда великий человек, как правило, ходил гулять со своими собаками и своим daimon. На этот раз он и его гость ехали на заднем сиденье, а адъютант на переднем сиденье рядом с шофером. Они ехали по дороге, которая вилась по склону горы, делая крутые повороты. Ланни быстро понял, что это была за дорога. "Я вижу, что вы не забыли свои обещания, герр рейхсканцлер", — рискнул он, и ответ был: "Niemals".
Они поднимались на Кельштайн. Но, не доходя около ста пятидесяти метров до вершины, дорога вдруг резко свернула прямо в склон горы.
Там дорогу преграждала большая бронзовая дверь, по-видимому, управлявшаяся фотоэлементом. Она сдвинулась назад, раскрывая грот, высеченный в твердой породе с вымощенным полом и бетонной стеной. Достаточно большой для въезда и разворота нескольких автомобилей. Освещенное отражённым светом место тепло светилось. Когда Ланни вышел из машины, он увидел на дальнем конце еще одну бронзовую дверь, которая также открывалась автоматически. Он вошел в лифт, достаточно большой, чтобы вместить восемнадцать человек. Но на этот раз там ехали только двое. Фюрер нажал кнопку, и они стояли, молча во время путешествия вверх через сердце горы.
Когда двери открылись, они вошли в большую гостиную, бывшую частью виллы со спальней, небольшой кухней и комнатой для двух слуг. Вилла была расположена на самой вершине горы, и её можно было разглядеть только с воздуха. Вокруг виллы была терраса, с которой можно было рассмотреть то, что, казалось, всеми горами Европы. Рельефная карта глубоких долин и вздымающихся гор. Вся глубокого зеленого цвета, испещренная ярко-голубыми маленькими озерами и разного цвета селениями, расположенными в долинах и домами вдоль склонов. Ланни как зачарованный смотрел на всё это и даже крикнул несколько раз:
