Вот почему он пришел на ужин в замок де Брюинов в воскресенье вечером. Не потому, что его интересовал обед, или скромное поместье впечатлило его, а потому что Дени, начавший с таксомоторов Парижа, стал управлять другими предприятиями, в том числе несколькими банками. Его сыновья были правыми активистами, и барон, будучи стар, нуждался в молодых. Он называл Дени по имени, а Дени называл его Эженом. Он был смущен, когда обнаружил присутствие незнакомца. Он завязал разговор с этим незнакомцем, давая ему возможность высказать свою точку зрения. Ланни, зная общепринятые нормы поведения, воспользовался случаем, чтобы сказать: "Я считаю, что вы знаете Эмили Чэттерсворт, которая является своего рода моей крестной".
Да, действительно, барон знал эту женщину, стоявшую во главе франко-американской колонии, и принявшую во время мировой войны ведущую роль в оказании помощи французским раненым. Дени, который также знал те же нормы, заметил, что Ланни лично знал и Адольфа Гитлера, и генерала Геринга. Барон быстро проявил свой интерес. И Ланни объяснил, как в детстве он был гостем в замке Штубендорф и познакомился с молодым немцем, одним из первых обращенных "Ади", и который посещал его в тюрьме после провала пивного путча в Мюнхене. Так, Ланни удалось несколько раз встретить фюрера национал-социализма. Последний раз он видел его в Берхтесгадене два года назад.
Барон быстро загорелся. Он посылал эмиссаров и к Гитлеру, и к Герингу, оказалось, что они вернулись только с формальными ответами. Они встречались с фюрером и главой Люфтваффе в парадной обстановке. Шнейдер хотел бы знать, что за люди они действительно были, их личную жизнь, их слабые стороны, а также возможные способы для контактов и влияния на них. Очевидно, что новый оружейный король Европы смотрел на сына Бэдда-Эрлинга, как на "находку". Он уделил большую часть времени во время обеда втягиванию его в разговор о Национал-Социалистической Рабочей Партии Германии и что она значит для Франции.
Что Ланни мог сказать? Он мог бы категорически заявить: "По моему мнению, фюрер, безусловно, психопат. Над ним доминируют иррациональные фобии. Прежде всего, он ненавидит евреев, и после них идут русские, затем поляки, затем, как мне кажется, французы. Может быть, чехи следуют перед вами, я не уверен. Он написал в своей книге, что уничтожение Франции имеет важное значение для обеспечения безопасности Германии. И не может быть никаких сомнений в том, что он действительно так думает. Он не боится говорить это, потому что у него есть своего рода двойной цинизм. Он говорит правду в уверенности, что от него этого не будут ожидать, и никто в это не поверит. Он бесконечно коварен, он может пообещать всё, что угодно, потому что обещание для него ничто. У него есть только одна вера и одна идея в мире. Немцы это раса господ, которой суждено покорить мир под его водительством, как вдохновлённого фюрера. Это есть тот магнитный полюс, к которому обращено всё его существо, и та вещь, которую надо иметь в виду, при общении с ним".
Это была правда, но это было, конечно, не то, что оружейный король хотел бы услышать. Хотел ли Ланни переубедить его? Мог ли Ланни переубедить его? Маловероятно. Если бы Ланни сказал это, барон решил, что американский гость был или красным или рядом с ними. Он прекратил бы разговор, а после обеда попросил переговорить в частном порядке с Дени. А Ланни не услышал бы ни слова из того, что он хотел услышать. И как агент президента, выглядел бы просто шляпой.
Итак, следуя своей обычной практике не говорить неправду, когда этого можно было избежать, он пояснил, что "Ади" был сложной личностью, очень эмоциональной, и что его действия было трудно предсказать. Он резко написал о Франции, но показал, как и в других случаях, что может изменить свою политику, когда его интересы потребуют этого. В Берхтесгадене он заверил Ланни, что желал дружбы с Францией, и что единственное, что стоит на его пути, был изменнический союз с Россией.
"Précisément!" — воскликнул барон. — "Нам трудно доверять Гитлеру, но, конечно, не так сильно, как Сталину!"
"Malheureusement, я не имел возможности знать Сталина", — вновь ответил Ланни. Он произнёс это с его лучшей улыбкой, и молодые де Брюины вторили ему смехом, как будто это была отличная острота.
VIIIТак что теперь сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт был не просто побочным членом семьи де Брюинов, но и Кагуляром, "человеком в капюшоне". Когда трапеза была закончена, они перешли в библиотеку, куда дамы тактично воздержались проследовать. Там в течение двух или трех часов пять джентльменов обсуждали состояние Европы и ту роль, которую Франция играла ней и которую могла бы играть. В первую очередь они обсудили Испанию, которую красные пытались заграбастать.
"Я имел возможность быть в Севилье весной прошлого года", — заметил Ланни, — "и посетить генерала Агилара, только что вернувшегося с фронта Харама. Он был совершенно уверен, что красные не продержатся до конца года".
"Все они всегда легко дают обещания", — ответил барон. — "Красные продержатся, пока смогут получать оружие из России, и это обанкротит всех нас, если это будет продолжаться. Я предполагаю, что сумма составит десять миллиардов франков".
Ланни хотел было посочувствовать почти обедневшему производителю вооружения, но боялся выглядеть саркастическим. Он сумел придумать что-то прямо противоположное: "Плохо, что Захаров умер, прежде чем он увидел эту победу. Он сказал мне, что внёс в неё свою долю".
"Бэзиль был склонен быть оптимистом, когда говорил о себе", — сухо заметил Эжен. — "Я могу заверить вас, я лично знаю, что он установил свою собственную долю, а все мы считали её далеко не достаточной".
Ланни снова улыбнулся. — "Пожилой джентльмен всегда плакался на бедность, можно было подумать, что он был на грани фактического голода. Он стал одним из самых крупных инвесторов моего отца, но я лично никогда не имел каких-либо деловых отношений с ним, так что мы смогли остаться друзьями. Он даже пришел ко мне после того, как умер".
Естественно, барон выглядел сильно удивлённым, и Ланни чувствовал, что
