"Мы все теперь социалисты, герр Бэдд", — напомнил другой. — "Национал-социалисты".
"Конечно", — поддакнул Ланни; — "Но я выбрал неправильный вид. Тогда я посетил фюрера в Берлине, и он объяснил мне всё, как он это чудесным образом делает. Но я говорил вам о картине. Она называется Сестра милосердия, и Курт и я, и ещё Генрих Юнг принесли её фюреру в Коричневый дом в Мюнхене. Вы бывали в Коричневом доме?"
— Nein, Herr Budd, ich bin ein Rheinländer.
"Ach, so?''— И Ланни заговорил о самой красивой стране винограда и старинных замков, а также о герре Рейхсминистре докторе Йозефе Геббельсе, который был родом из этого региона, а также о фрау Рейхсминистр Магде Геббельс и об их доме и об их блестящей беседе. Потом он рассмеялся, и напомнил себе, что он должен был рассказать о Коричневом доме в Мюнхене. Он описал это элегантное здание, которое было построено по собственному дизайну фюрера. Он рассказал также о кабинете фюрера и его убранстве, и как фюрер восхищался Сестрой милосердия, каким он обладал чрезвычайно тонким вкусом в искусстве. Он был сам художником, и заверил Ланни, что не хотел ничего другого, но, увы, немецкий народ потребовал его службы, и он не мог думать о своем собственном удовольствии.
Фюрер говорил с удивительным знанием о технике французской живописи, это не соответствовало истине, но Ланни был уверен, что лишнее полено не повредит огню в камине. Фюрер говорил прочувственно о своём уважении к французской культуре, и его желание, чтобы этот великий народ подружился с Германией. Для этого было необходимо только переориентировать французскую политику, разорвать прочь зверский союз с еврейским большевизмом.
"Это было три года назад", — сказал искусствовед", — и теперь вы можете увидеть чудесное предвидение этого человека. На данный момент французы начинают понимать чудовищную природу своей оплошности. Скоро правительство этой страны внезапно и полностью поменяется. Вы можете мне поверить, что не пройдёт и несколько месяцев, и вы увидите, как русский союз распадётся и будет создан германский альянс, который будет длиться в течение тысячи лет, как сказал мне фюрер в Берхтесгадене".
В течение часа или двух молодой эсэсовец слушал вопросы иностранца, знает ли он, то или это, и чаще всего он должен был отвечать унизительно Нет. Но здесь было что-то, о чем он знал, и он сказал: "Я думаю, что я знаю, что вы имеете в виду, герр Бэдд. Я полагаю, что вы активно заинтересованы в нашем движении".
"На самом деле, так и есть", — ответил Ланни. И как если бы он совершил бестактность, он вернулся к картине на стене. — "Здесь у нас Давид, поздний и совсем другой стиль, отличающийся от Буше и Фрагонара. Он рисовал очаровательных дам, как вы видите. Но он стал революционером, и рисовал революционные сцены, страшные картины, но без сомнения, генерал Геринг захотел бы иметь такие образцы, только в качестве предупреждения немецкого народа. Все несчастия и разложение, от которых Франция страдает в настоящее время, идут от этого слепого восстания черни, которая смогла свергнуть своих правителей посредством копий и вил, но не смогла предотвратить передачу контроля в руки еврейских ростовщиков и спекулянтов. Вы согласны с такой интерпретацией французской истории, герр лейтенант?"
— Absolut, Herr Budd.
— Я чувствую, что слишком много говорю.
— О, нет, я уверяю вас, что я никогда не слушал более поучительного разговора.
— Я всегда чувствую себя взволнованным, когда посещаю такие старые здания. Этот замок, вы знаете, попал в руки революционерам. Они часто жгли здания, но у кого-то возникла более здравая мысль превратить этот замок в революционную штаб-квартиру. Вы можете представить себе сцены, которые происходили здесь. Толпы крестьян, шагающих и поющих свои неистовые песни, с кровавыми головами своих жертв на копьях. Вероятно, они ворвались в винные погреба и напились. В этом замке есть винные погреба, герр лейтенант?
— Да, конечно.
— Я полагаю, у вас тут также есть темницы?
— Есть небольшие комнаты в подвале, которые могут быть использованы для этих целей.
— С кольцами, установленными в кладке, которым могут быть прикованы заключенные?
— Я никогда не видел их, герр Бэдд.
"В этих старых местах иногда можно сделать ужасные открытия. Возможно, это заинтересует вас. И мы могли бы с вами пойти туда когда-нибудь и посмотреть, что можно там найти". — Лектор намекнул, а затем быстро отошёл от такого опасного предмета. Он вернется к нему позже.
IVОни прошли в музыкальную комнату, там в одном углу стоял маленький инструмент французского ореха с богатой резьбой и инкрустацией. "Ах, посмотрите, une épinette![20]" — воскликнул Ланни. — "Из него нельзя извлечь много звуков, но, несомненно, он бесценен как антиквариат. В музыке произошла та же эволюция, что и на войне, герр лейтенант". Перед инструментом стоял стул, и Ланни спросил: "Могу ли я попробовать?"
Он сел, поднял крышку, и слегка коснулся клавиш. Послышался негромкий жестяной звук, и Ланни сказал: "Это то, что деды наших прадедов считали музыкой. Многие из лучших произведений Моцарта были написаны для такого инструмента. Я видел клавикорды, на которых он учился играть в маленькой квартире в Зальцбурге, где он родился".
Ланни сыграл обрывок из фортепианной сонаты Моцарта; Затем он встал и прошелся по комнате к прекрасному современному французскому инструменту, роялю, и сел там. Он нажал на педаль громкости и ударил аккорды, и пошёл гром. Он играл Horst Wessel Lied, походную песню нацистов, написанную берлинским штурмовиком, который, как говорят, был сутенером. Марш обладал чётким быстрым ритмом, и Ланни мог быть уверен, что герр лейтенант Рёрих был воспитан на нем. Судя по его внешности, он был молодым человеком, когда его партия пришла к власти, и его нынешнее положение указывало, что он должен был вступить в Гитлерюгенд мальчиком. Die Strasse frei Den braunen Bataillonen! Это было пророчество, которое сбылось. Когда песня была написана, именно красные господствовали на немецких улицах, а теперь последний из них был либо мертв, либо в концлагере. Это была маршевая мелодия, которая будила кровь любого, независимо от того, что он мог подумать о словах.
Ланни остановился и повернулся к своему эскорту. — "Das klingt besser, nicht wahr, Herr Leutnant?" — а другой ответил: "Viel besser, gewiss."
"Я занял слишком много вашего времени?" — любезно спросил посетитель.
— "О, ни в коем случае".
Ланни снова повернулся к роялю, говоря: "Позвольте мне сыграть вам одну из мелодий, которые когда-то раздавались в этих элегантных комнатах". Он снова нажал на педаль и громко и энергично заиграл другую походную мелодию, которая
