— Ja, mein Herr.
— Вы будете спать и всё будет хорошо. Schlafen und gesund werden.
— Ja, mein Herr.
С помощью Хофмана Ланни снова уложил жертву в кровать и накрыл его одеялом. Хофман носовым платком быстро протер кувшин и чашки, чтобы даже следы перчатки не остались на них. Склонившись над лицом заключенного, Ланни прошептал: "Просыпайся". Он щелкнул пальцами. — "Проснулся". Они не могли задержаться, чтобы убедиться в результате. Монк взял американца под руку, правильно угадав, что для него было трудно оторваться от этой сцены, и что у него может быть слабость в коленях. "Пошли", — твердо приказал он и повел его к двери. Все выключили фонари, и они вышли в коридор, ожидая, пока Хофман возился с замком. Они услышали лёгкий щелчок. "O.K.", — прошептал он, и Монк поднял тяжелый ящик инструментов, он был самым сильным из них. Они пошли по коридору тихо, но быстро.
IXСейчас у них уже не было причин для задержки. Им нужно было только выйти. Они поднялись по лестнице, и на самом верху заперли за собой дверь. Видимо у Хофмана была приготовлена отмычка, потому что ему потребовалась секунда, чтобы запереть ее. Гуськом они прошли по длинному коридору в верхнем подвале, ориентируясь руками по стенам. Считали ли они количество шагов? Ланни не спросил. Было достаточно, что он сам считал и теперь снова пересчитывал. Он знал повороты, но ничего не говорил другим, так как Хофман вывел их прямо к правильной двери. Ланни включил крошечный свет на долю секунды, чтобы поднять монету, которую он положил на пол. Хофман тихо открыл дверь, и когда другие прошли, он закрыл ее за собой, но не остановился, чтобы запереть ее. Он хотел, чтобы другие подумали, что какой-то неосторожный человек забыл её запереть.
Они поднялись по лестнице на цыпочках и стали ждать, пока Хофман медленно и осторожно открыл дверь, которая вела в кладовую дворецкого. Он приоткрыл ее на сантиметр, слушая. Это был опасный момент, ведь там мог находиться слуга, рано вышедший на работу. Но не было слышно ни звука, и Хофман открыл дверь настежь. Когда другие прошли, он закрыл её, и снова не остановился, чтобы запереть ее. Ланни не спрашивал, почему он так делал. Он был уверен, что Хофман знал свое дело, а время их поджимало.
В столовой мимо длинного стола французского ореха, на котором Ланни ужинал и будет ужинать и дальше. Мимо исторических картин, у которых Ланни забалтывал Рёриха. Тусклый свет проникал в эти комнаты, а три злоумышленника смотрели во все стороны, все их чувства были напряжены до предела. Через широкий зал, а затем в библиотеку и по мягкой бархатной дорожке к третьему окну от северо-западного угла. Хофман нагнулся и поднял монету, а затем открыл половину окна, которая представляла узкую дверь. Порыв ветра, долгий порыв, давший трем мужчинам время проскочить. Затем Хофман закрыл за ними барьер.
Проснулся ли сторож? Выпущены ли собаки на свободу? Это были риски, на которые они должны были пойти, и тут нечего было говорить. "Au revoir", — прошептал слесарь, и Ланни ответил: "До встречи в Париже сегодня утром". Двое прошли через освещенную прожектором лоджию, мощенное и открытое пространство перед шато. Они не бежали, а шли с достоинством, соответствующим гауптману СС, облечённого секретными обязанностями гестапо. Хофман теперь нёс ящик с инструментами. Ведь немыслимо, чтобы офицер таскал вещи. Ланни не мог ждать и наблюдать за ними, а пошел с отработанной небрежностью вокруг здания к крытому подъезду к дверям.
Сторож все еще тяжело дышал, всё было к лучшему, хотя опасность для Ланни была еще далека от завершения. Ему пришлось ждать десять минут, время, необходимое для человека, чтобы добраться до стального забора и забраться на него. После того, как они выйдут из света, они понесут коробку инструментов между собой и пройдут значительное расстояние за короткое время. Лестница была спрятана в кустах, и взять её и перелезть через забор не займет много времени. Но есть вероятность того, что проезд какого-нибудь автомобиля или крестьянской телеги может задержать их на довольно долгое время. Поэтому он не выпустит собак, пока они не будут в безопасности.
XТак что Ланни должен был сидеть и думать о Труди. Осознать, что произошло все самое худшее, что можно себе представить. В той камере или в одной из других рядом она провела что-то вроде трех месяцев, её избивали и мучили эти полдюжины изысканных монстров, с которыми Ланни вместе обедал и, возможно, будет обедать и дальше. Чувство тошноты охватило его, и он был вынужден сжимать руки и плотно стискивать зубы. Он пожалел, что не принес с собой свой автоматический пистолет Бэдд. Он вообразил себя с пистолетом в кармане, спустившимся к завтраку и расстрелявших всех тех людей подряд. Но нет, это не принесёт пользы. Он ведет борьбу не с людьми, а с правительством и системой мышления, набором идей. Придёт день, когда будет использовано оружие, но это будет не один ствол. Это будут миллионы, а, возможно, десятки миллионов.
Он попал сюда слишком поздно. Он никогда не сможет простить себе эту задержку. Но что он мог сделать? Все зависело от его возможности стать гостем в шато, и как он смог бы добиться этого на день раньше? Должен ли он был предупредить социалистов во французском правительстве о заговоре Кагуляров и тем самым вызвать раньше рейд на них? Возможно, он мог бы сделать это. Но эта идея не приходила ему в голову, пока не раздался телефонный звонок от Аннет де Брюин. Его имя не могло фигурировать в обвинениях семьи де Брюин. А стал бы французский кабинет действовать на основании анонимных обвинений? Нет, это была просто сумасшедшая идея, одна из многих, которыми Ланни мучил себя, потому что должен был обвинить кого-то в этой трагической развязке.
Он потерпел поражение полностью и навсегда, так он сказал себе с болью в сердце и душе. Теперь Труди была у нацистов внутри огромного застенка, которым была Германия. Они забрали ее туда, чтобы убить, потому что они не могли сломить ее волю. А убийство было их высшим мастерством. У Ланни не было никакой возможности найти ее, и он никогда даже не узнает, что случилось с нею, если она когда-нибудь не появится у его кровати в ночное время, или если она не будет говорить с ним голосом Текумсе. Все тщательно продуманные усилия Ланни пропали зря. Все время и расходы на привлечение Хофмана из Нью-Йорка
