Крестьянский террор
Террор не придумал для уравнения общества никаких других средств, как только рубить головы, поднимающиеся над уровнем посредственности.
Пьер БуастВойна красных и белых, регулярной Красной армии и регулярных, смело можно писать без кавычек, белых армий была лишь фрагментом Гражданской войны. Вторым ее наполнением являлась война крестьянская. История России знает большие крестьянские войны в XVII веке восстание Степана Разина и в XVIII — восстание Емельяна Пугачева. Крестьянская война в XX веке значительно превосходила их по географическому размаху, по числу участников и накалу ожесточения.
Захватившая власть в стране партия пролетариата требовала от крестьян хлеба и солдат для своей защиты. Объектом кровавого спора крестьян, переросшего в небывало жестокий террор, являлась не только продразверстка через жесточайшие меры для подавления недовольства, но и обман сельчан в декларированных свободах и манипуляциях с землей. Селяне ждали большего, поэтому говорили большевикам так: «Да, землю вы отдали, а хлеб до последней зернинки отбираете: да подавитесь вы сами такой землей! Мужику от земли один горизонт остается!»
В ответ на объяснение, что отбираемый хлеб нужен революции, крестьянин резонно возражал коммунарскому чиновнику: «Дурень ты, народ ведь умирает — кому ж твоя революция останется?»
Вот фрагмент из донесения начальника милиции 3-го района М. И. Жукова в политбюро (был и такой с высокопарным названием орган на местах. — Прим. авт.) Ишимского уезда Тобольской губернии в конце декабря 1920 года:
«Уполномоченные продорганов приказали вывести весь хлеб, как семенной 21-го года, так и продовольственный. Граждан страшно волнуют таковые приказы ввиду голода.
Настроение района очень резкое. Хлеб вывозится до зерна. Граждане взволнованы. Продорганы действуют несерьезно. Прошу выехать и вопрос решить на месте. Последствия очень печальные, предвещая возможные восстания. И если вами ничего не будет предпринято, то прошу снять с меня всю ответственность за район, который так резко настроен. Искоренить резкие и нахальные действия продорганов я не в силах…»
В работе составителя В. Шишкина «За Советы без коммунистов. Крестьянское восстание в Тюменской губернии. 1921» с аналогичным содержанием приводятся десятки донесений. Костлявая рука голода, как видим, пугала не только крестьян — объектов посягательства власти, но и саму власть на местах в лице правоохранителей. С другой стороны, Кремль не видел никакой альтернативы накормить город и армию, истекающую кровью на фронтах Гражданской войны. В борьбе за хлеб надо было побеждать, иначе бы власть рухнула вместе с новым государством. Поэтому партийно-советская элита действовала по принципу — если невозможно победить по правилам — надо побеждать, как получится.
Этот же автор рассказал и о реакции властей на сопротивление крестьян. Из доклада секретаря Березовского уездного комитета РКП(б) Г. Тюрина в Тамбовский губком 20 августа 1921 года:
«Обдорский (ревком Обдорской волости. Прим. авт.) ревком объявил себя властью на весь Тобольский Север, назвавший Тобсеввоенревштабом…
Тобсеввоенревштаб объявил, что заложники берутся в виде гарантии и в случае выступления контрреволюционеров, как то: убийство партийных и советских работников, распространение ложных слухов, повреждение телеграфа, нападения на воинские части — будут беспощадно расстреливаться. По частным данным, всего в уезде расстреляно заложников во время отступления вместе с обдорскими повстанцами около двухсот человек».
Вот она, цена человеческой жизни в гражданских войнах — 200 человек только в одной волости за несколько дней, а может, и за один день.
Чтобы сломить сопротивление кулачества, диктатура пролетариата применила чрезвычайные средства борьбы — отдача под суд, ревтрибуналы, тюремное заключение, конфискация имущества, заложничество и даже расстрел на месте в случае вооруженного, и не только, сопротивления.
Это будет происходить параллельно с гражданской рубкой белых и красных не на жизнь, а на смерть за свои соответственно монархо-коммунистические постулаты.
Автор в начале 1990-х годов, беря интервью у Владимира Ивановича Фирсова, любимца Шолохова, смоленского поэта, ставшего главным редактором журнала «Россияне», посвятил ему спустя некоторое время свое стихотворение, посвященное белому и красному движению. В нем были такие строки:
Красный флаг -Это флаг не партийный,Это кровь, эскадроны, фронты…Красный фронтС Белым фронтом едины!Кровь одна пропитала бинты.Дед один мойС Деникиным вместеИ орловским своим рысакомУходил из деревниВ безвестье,Не политикой — Верой влеком.Дед другойПод звездою и в шлеме,Саблю лихо в аллюр обнажал…И блестело натертое стремя,Как его родословный кинжал.Охладили раж Времени льдины!Помирились в могилах фронты.Красный флаг -Это флаг не партийный,Это кровь, что пролили деды!Если бы моих дедов, крестьян казацкой крови, не мобилизовали белые и красные, они бы продолжали вести личные хозяйства, обеспечивая всем необходимым свои многодетные семьи, оставленные после их гибели на фронтах Гражданской на произвол судьбы.
В ходе беседы Владимир Иванович задел тему степени участия крестьянства против поползновений на его вольницу со стороны белых и красных. Он заметил, что в годы Гражданской войны в одинаковой степени деревня страдала как от белых, так и от красных. Многочисленные отряды белогвардейцев, красногвардейцев, партизан, анархистов и элементарных бандитских групп, перемещаясь в ходе боевых и грабительских действий в пространствах огромной России, в обязательном порядке «чистили» хутора, села, деревни, станицы — кушать хотелось всем. Они знали, что крестьянская хата или изба может смилостивиться и что-то дать «человеку с ружьем»: кусок хлеба домашней выпечки для утоления голода или какой-то кожушок для спасения от холода. Но были и такие из этих вояк, которые верили в удачу через элементарный грабеж. И надо отметить, что селянам было безразлично, кто и по каким мотивам у них экспроприирует нажитое: красные через продразверстку, белые — через идею о возвращении монархии, бандиты — через элементарный разбой. Реакция была одна — защищаться громадой. Крестьянская община при необходимости организовывалась и вооружалась быстро — вилы, топоры, пики-тычки, ножи и, конечно, огнестрельные трофеи…
Это сегодня нам, живущим пусть в худом, но все-таки в мире, кажутся верхом цинизма и жестокости взаимоотношения между людьми той эпохи, но на любой войне участники ее выбирают лишь между «плохим» и «совсем плохим», только так и можно. Это, знаете ли, не Перовская картина «Чаепитие в Мытищах, близ Москвы», где можно было утолить жажду чаем из вкуснейшей и кристально чистой воды своих родников того времени и порассуждать о бесценности человеческого бытия. Правда, на полотне нашла отражение неприглядная сторона реальной жизни — равнодушие сытого монаха к голодному нищему, покалеченному очередной войной, очевидно, солдату-инвалиду, с поводырем-подростком…
* * *Февраль 1921 года. В один из его дней в сибирском селе Дубынке гулко и протяжно загудели колокола местной церкви. Это были не малиновые звуки очищения пространства и исцеления — без праздника, в будний день. Потом ударили колокола в тревожный прерывистый набат — колокольный звон особого строя. Он созывал крестьян на своеобразное вече, на котором было возвещено о начале одной из самых страшных трагедий, вошедших в летопись крестьянского восстания на
