Юную выпускницу элитного Рэдклиф-колледжа визит разочаровал. Ей показалось, рассказывала она дочери, что храм крийя-йоги похож на бакалейную лавочку, а настоятелю – свами Премананде – явно недостает харизмы[292]. Как и положено, гуру дал новым адептам мантры и обучил их особой технике задержки дыхания. Десять минут занятий утром, десять вечером – конечно, это далеко от традиционной йоги, как она практикуется в Индии, но для молодых американцев вполне достаточно. По крайней мере, Клэр в результате своих занятий однажды увидела, зажмурив глаза, обещанный белый свет посреди лба, но за дальнейшими инструкциями к «свами-бакалейщику» уже не вернулась. Как крийя-йога повлияла на ее мужа, нам неизвестно, он такими вещами с дочерью не делился. Но по ряду оброненных ею замечаний видно, что повлияла сильно. Например, он дал детям фотографии Лахири Махасаи, чтобы они постоянно носили их с собой. Произошло это лет через десять после инициации, срок не такой уж малый. Учил он Маргарет и технике правильного произнесения мантры – на вдохе «хонг», на выдохе «са»[293]. Именно так наставлял в своей книге Парамаханса Йогананда.
Каждый пишет, как он дышит
Как влияют на писателя духовные поиски? Наносят ли они ущерб его творчеству или поднимают на невиданную прежде высоту? Любопытно сравнить духовную одиссею Сэлинджера с опытом классика XX столетия, которого он числил среди своих учителей, – Франца Кафки. Пражского писателя увлекало учение Рудольфа Штайнера. Он посещал его лекции в марте 1911 года, когда тот еще возглавлял немецкую секцию Теософского общества. Доктор Штайнер создал самостоятельное движение – антропософию – лишь через пару лет, но основные его взгляды сложились уже к 1911 году.
В своем дневнике Кафка пишет о Штайнере без чрезмерного пиетета. Для него очевидны риторические приемы, с помощью которых лектор завораживает аудиторию. Однако сверхъестественные способности оккультиста, в которые он склонен верить, вызывают у него почтение. Не меньшее почтение вызывают и разносторонние познания, и таланты Штайнера: «Он был очень близок к Христу. Он поставил в Мюнхене свою пьесу (ты можешь изучать ее целый год и все равно ничего не поймешь), сам нарисовал костюмы, написал музыку. Он был наставником некоего химика…». Тем не менее к восхищению все же примешивается ирония: «Госпожа Ф.: „У меня плохая память“. Д-р Шт.: „Не ешьте яиц“»[294].
Кафка решается нанести знаменитому оккультисту визит и рассказать ему о собственном опыте ясновидения. Да, ему знакомы эти состояния, когда он реально живет в своем воображаемом мире. Кажется, это близко к тому, о чем говорит господин доктор. «Но покоя, который, по-видимому, приносит ясновидящему вдохновение, в этих состояниях почти не было». Во всяком случае, лучшие свои работы он написал не тогда. Между тем главное для него – писательство, именно в нем он находит редкое счастье. Но писательству страшно мешает необходимость зарабатывать деньги чиновничьим трудом. Это так изматывает. Не добьют ли его окончательно теософские штудии? Впрочем, он готов взвалить на себя и такой груз – вдруг это облегчит его страдания? Что посоветует ему господин доктор?
Мы не знаем, что посоветовал посетителю Штайнер, Кафка об этом не пишет. Но под конец в описании визита слышится откровенный сарказм: Штайнера одолевает насморк, и, пока посетитель изливает ему душу, духовный наставник самозабвенно прочищает платком нос. Больше упоминаний о Штайнере и антропософии в дневниках нет. Кафка предпочел быть несчастным человеком, лишь изредка находящим счастье в приступах писательского вдохновения, а не обретшим покой и волю антропософом.
На самом деле вопросы, которые поставил перед Штайнером Кафка, уже заключали в себе ответы. Писатель изначально рассматривал свое призвание как нечто альтернативное духовным поискам. Он был бы рад дополнить одно другим, но боялся, что ясновидение будет мешать творческому вдохновению, вытеснять его вследствие их очевидного сходства. О том, что ответ был ясен ему еще перед началом разговора, свидетельствует и такая деталь. «В его (Штайнера. – Б.Ф.) комнате я пытаюсь выказать робость, испытывать которую не могу, тем, что нахожу самое неподходящее место для своей шляпы»[295].
Несчастный невротик, идущий к мэтру оккультизма, чтобы вопрошать его о смысле жизни, не испытывает робкого почтения, так как про себя уже понимает, что советы ему ни к чему. Он и сам знает, в чем этот смысл заключается. По крайней мере для него.
Почему Бодхидхарма пришел с Запада?
В одно время с Сэлинджером на Восток обратили свои взоры и его младшие современники – писатели поколения битников Джек Керуак, Аллен Гинзберг, Гэри Снайдер и Филип Уэйлен. Пожалуй, лишь Уильям Берроуз признавался, что йога его никогда не привлекала. «Я задаюсь вопросом: действительно ли у восточных дисциплин есть что предложить? После всех этих тысяч лет где сейчас Индия?»[296] Но Берроуз был старше своих друзей битников, его привлекал оккультизм, какое-то время он, как и Сэлинджер, живо интересовался сайентологией.
Обращение Керуака к буддизму напоминает об изначальном импульсе Сэлинджера – спасение от страданий. Хотя он и не пережил опыта войны, жизнь его была нелегкой. Родившись в бедной семье выходцев из Канады, квебекцев-католиков (дома говорили по-французски), он с детства чувствовал отчуждение от американской плебейской среды, в которой вырос. Смерть любимого брата Джерарда усилила это отчуждение. Последующие способы от него избавиться с помощью алкоголя, наркотиков и беспорядочного секса только усугубляли страдания. Облегчение приносило творчество, но никто не спешил признавать его талант.
Впервые он узнал о буддизме в 1943 году, во время недолгой учебы в Колумбийском университете, куда попал по спортивной стипендии. Но по-настоящему он увлекся им через десять лет в Сан-Хосе (Калифорния), где проштудировал в местной публичной библиотеке «Алмазную сутру», один из ключевых текстов махаяны. Буддизмом дело не ограничилось, он прочел веды, сутры Патанджали, а потом Лао-цзы и Конфуция[297]. Но буддизм увлек сильнее прочих. Автобиографический герой романа «Бродяги Дхармы» Рей Смит объясняет это без обиняков: его покорила первая из «четырех благородных
