Он первым узнал в ней ту, прежнюю: сливочная кожа на висках и волны переливчатых, неярко-каштановых волос все также напоминали Минну. И объятие, случись ему протянуть руку, было бы привычным — она уже была ему знакома: и мягкий пушок на затылке, и линия спины, и дыхание, и уголки глаз, и ткань платья.
— Вы ждали здесь всю ночь? — прошелестел тихий голос.
— Не сходил с места. Даже не пошевелился.
Впрочем, затруднение оставалось все то же — им некуда было идти.
— Не выпить ли чаю? — предложила Кэтлин. — Где-нибудь, где вас не знают.
— Можно подумать, что у кого-то из нас дурная репутация.
— И вправду, — засмеялась она.
— Поедем на берег. Я как-то был в ресторане, где за мной погнался дрессированный морской лев.
— Неужели он и чай готовит?
— Ну, он ведь дрессированный. И к тому же не говорящий — дрессировка так далеко не зашла. Что же вы все-таки пытаетесь скрыть?
— Наверное, будущее, — не сразу ответила она. Беспечно брошенные слова могли значить что угодно — или не значить ничего.
Пока Стар выруливал со стоянки, Кэтлин указала на свою машину:
— Ей здесь ничего не грозит?
— Как сказать. Тут постоянно рыщут подозрительные чернобородые иностранцы, сам видел.
— Правда? — тревожно взглянула на него Кэтлин и тут же увидела, что он улыбается. — Верю каждому вашему слову. У вас такое мягкое обхождение — не понимаю, почему вас боятся.
Она окинула его одобрительным взглядом, с тревогой отметив его бледность, еще более заметную под ярким солнцем.
— Вы много работаете? И по выходным — неужели всегда?
— Не всегда, — ответил Стар: вопрос ее, хоть и нейтральный, прозвучал искренне. — Когда-то у нас… у нас был дом с бассейном и прочими разностями, по воскресеньям приходили гости. Я играл в теннис и плавал. Но потом бросил.
— Почему? Вам полезно. Мне казалось, американцы не могут без плаванья.
— Ноги ослабли несколько лет назад, меня это стесняло. Я много чем занимался: играл в ручной мяч еще мальчишкой и позже, уже здесь. У меня был корт, его потом смыло штормом.
— Вы хорошо сложены. — Простая любезность; Кэтлин лишь подразумевала, что он сложен с тонким изяществом.
Стар мотнул головой, словно отметая комплимент.
— Больше всего я люблю работать. Для этого я и создан.
— Вы всегда хотели делать кино?
— Нет. В детстве я мечтал быть старшим конторщиком — который точно знает, где что лежит.
— Забавно, — улыбнулась Кэтлин. — Вы давно переросли ту мечту.
— Нет, я по-прежнему старший конторщик. Если я и талантлив, то именно в этом. Просто когда я им стал, вдруг выяснилось, что никто не знает точного места для каждой вещи. И пришлось разбираться, почему она там лежит и нужно ли ее трогать. На меня навешивали все больше, обязанности становились сложнее. Вскоре у меня скопились уже все ключи, и вздумай я их вернуть остальным — никто бы не вспомнил, какие замки ими открываются.
Они остановились у светофора, мальчишка-газетчик проблеял: «Убийство Микки-Мауса! Рэндольф Херст объявляет войну Китаю!»
— Придется купить, — сказала Кэтлин.
Когда они тронулись, Кэтлин поправила шляпу и пригладила волосы. Увидев, что Стар за ней наблюдает, она улыбнулась.
Она была сосредоточенной и спокойной — редкие качества по тем временам: усталость и скука сделались обычным явлением, в Калифорнию стекались отчаявшиеся искатели легкой доли. Молодежь обоих полов, мыслями оставаясь в родных восточных штатах, из последних сил вела безнадежную войну против калифорнийского климата. Сохранять постоянный, ровный ритм работы здесь удавалось с трудом — даже Стар едва смел себе в этом признаться. Зато в приезжих ему часто приходилось замечать короткий прилив новой энергии.
Стар и Кэтлин теперь общались приятельски. Любое ее движение и жест оставались в согласии с ее красотой — все мелочи сливались в цельный облик. Глядя на нее, он словно оценивал съемочный кадр, и уже знал, что кадр удался. Она была естественна, непринужденна и — в том смысле, который он вкладывал в это слово, подразумевая ладность, утонченность и соразмерность — она была «хороша».
Они доехали до Санта-Моники, где виднелись роскошные особняки дюжины кинозвезд, тесно вдавленные в бойкое многолюдье Кони-Айленда. Стар свернул к подножию холма, к бескрайнему синему небу и морю, и повел машину вдоль пляжа; берег, выскользнув из-под купальщиков, потянулся перед ними изменчивой — то широкой, то узкой — желтой полосой.
— Я строю здесь дом, — сообщил Стар. — Дальше по дороге. Не знаю зачем.
— Может, для меня?
— Может быть.
— Какая щедрость — выстроить для меня особняк, никогда меня не видя.
— Для особняка он невелик. И крыши еще нет. Я ведь не знал, какую вам захочется.
— Разве нам нужна крыша? Мне говорили, здесь не бывает дождей. Здесь…
Кэтлин резко умолкла — из-за воспоминаний, понял Стар.
— Не обращайте внимания, — обронила она. — Прошлое.
— Тоже дом без крыши?
— Да. Тоже дом без крыши.
— Вы были счастливы?
— Мы жили вместе долго — слишком долго. Мучительная ошибка, обычная для многих. Я хотела уйти, он не мог смириться, все слишком затянулось. Он бы и хотел меня отпустить, да не находил сил. И я просто сбежала.
Стар слушал — взвешивая, но не осуждая. Под розово-голубой шляпкой ничего не переменилось. Кэтлин лет двадцать пять — немыслимо представить, чтобы она никогда не любила и не была любимой.
— Мы были слишком близки, — продолжала она. — Наверное, отвлечь нас друг от друга сумели бы дети, но в доме без крыши не бывает детей.
Наконец-то он хоть что-то о ней знал, и вчерашний внутренний голос не будет твердить, как на сценарном совещании: «С героиней полная неизвестность — не нужно детальной анкеты, но дайте хоть штрих». Теперь за ней реяло туманное прошлое, чуть более ощутимое, чем голова Шивы в лунных лучах.
Площадку вокруг ресторана, к которому они подъехали, загромождали автомобили многочисленных воскресных посетителей; дрессированный морской лев зарычал на Стара, вспомнив давнее знакомство. Хозяин морского льва сказал, что тот не терпит ездить на заднем сиденье и всегда перелезает вперед через спинку кресла — было ясно, что хозяин, сам того не понимая, позволяет льву собой помыкать.
— Я бы взглянула на дом, который вы строите, — заметила Кэтлин. — Мне не хочется чаю. Чай — прошлое.
Она выпила кока-колы, и они тронулись дальше. Через десять миль солнце ослепило глаза, Стар достал две пары очков. Еще через пять миль машина свернула к небольшому мысу и подъехала к коробке дома.
Ветер, веющий со стороны солнца, швырял брызги на прибрежные камни, сыпал водяной пылью над машиной. Бетономешалка, желтые доски и груда строительных камней, приготовленные к рабочей неделе, на фоне морского пейзажа выглядели рваной раной. Стар и Кэтлин обогнули фасад дома, где на месте
