— Сам знаешь, что нет.
— Мне с тобой хорошо.
Она поднялась с легким вздохом — настолько легким, что Стар его не заметил.
— Я не хочу тебя терять, — признался он. — Не знаю, что ты обо мне думаешь и думаешь ли вовсе. Наверняка догадываешься, что сердце мое умерло… — Он помедлил, раздумывая, не солгал ли. — Красивее тебя я никого не встречал уже не помню сколько лет. Не знаю цвета твоих глаз, но мне жаль весь мир…
— Прекрати, прекрати! — засмеялась Кэтлин. — Иначе я неделями не оторвусь от зеркала. У моих глаз нет цвета — мне они нужны, чтобы видеть. И я совершенно обыкновенная. Зубы неплохи для англичанки…
— Они превосходны.
— …но я и в подметки не гожусь здешним красавицам…
— А вот теперь сама прекрати! — перебил ее Стар. — Я говорю правду — и обычно не бросаю слов на ветер.
Кэтлин замерла на миг, словно вслушиваясь в себя. Взглянула на Стара, затем снова внутрь себя — и отбросила мысль прочь.
— Пора ехать, — только и сказала она.
Трогаясь в обратный путь, Стар и Кэтлин уже не походили на себя прежних. Береговой дорогой они проезжали сегодня в четвертый раз, и каждый раз были новой парой. Любопытство, грусть, влечение остались позади, нынешний путь был истинным возвращением — к себе, к собственному прошлому и будущему, к неминуемо близящемуся завтрашнему дню. В машине Кэтлин по просьбе Стара села к нему теснее, но между ними уже не чувствовалось прежней близости — ведь чтобы не исчезнуть, близость должна расти, ничто не остается неизменным. Стар хотел было пригласить Кэтлин переночевать в доме, который для себя снимал, но побоялся выглядеть в ее глазах слишком уж одиноким. На склоне холма, почти у дома Кэтлин, она пошарила рукой за подушкой сиденья.
— Что-то потеряла?
— Наверное, он выпал. — В темноте она ощупью перебирала содержимое сумочки.
— Выпал?
— Конверт.
— Что-то важное?
— Нет, так просто.
Однако у дома, когда Стар включил свет на приборном щитке, Кэтлин помогла ему вытащить подушки и вновь оглядела машину.
— Ничего особенного, — уверила она его по пути к крыльцу. — По какому адресу ты живешь?
— Называется просто «Бель-Эр», дом без номера.
— А где этот Бель-Эр?
— В новом районе рядом с Санта-Моникой. Но проще застать меня на студии.
— Что ж… спокойной ночи, мистер Стар.
— «Мистер»? — удивился он.
— Хорошо, тогда спокойной ночи, Стар, — мягко поправилась она. — Так лучше?
Его будто слегка оттолкнули.
— Как хочешь. — Он пытался не поддаться отчужденности и, по-прежнему глядя на Кэтлин, повел головой из стороны в сторону ее собственным движением, словно говоря: «Ты ведь знаешь, что со мной происходит». Кэтлин вздохнула, подчинилась его объятию — и вновь стала принадлежать ему одному. Прежде чем миг ушел, Стар шепнул «спокойной ночи» и, отпустив ее, направился к машине.
Спускаясь с холма, он прислушивался к чему-то в себе — словно в нем готовилась зазвучать мощная, властная и прежде незнакомая мелодия, сочиненная неведомым автором. Авторы менялись, каждый раз все бывало по-новому, и лейтмотив, который вот-вот оформится, он в первый миг даже не сумеет распознать. Музыка может возникнуть из рева автомобильных клаксонов на ярких, как в цветном кино, бульварах, или легко коснуться слуха еле слышным постукиванием пальцев по тонкой мембране лунного диска. Он силился распознать нужный звук, зная лишь, что музыка уже рождается — новая, желанная и загадочная, странно нарастающая откуда-то из глубины души: такую не выключишь посреди трансляции и не допоешь по памяти.
С той же неотступностью, словно переплетаясь с музыкой, его преследовала мысль о встреченном на берегу негре; и дома, и завтра на студии тот будет ждать Стара все с теми же ведрами, полными серебристых рыб. Слова о том, что негр не позволит своим детям внимать сказкам Стара, отдавали предубежденностью и неправотой; его следовало переубедить — фильмами, множеством фильмов, распланированных на десятилетие вперед. После разговора с негром Стар уже мысленно отказался от четырех картин, одна из которых запускалась в ближайшие дни: все четыре картины теперь выглядели ненужным хламом. Зато он вернул в план сложную ленту, некогда брошенную на растерзание своре Маркуса, Брейди и прочих: в то время другой выигрыш казался главнее. А теперь картину предстоит спасти — ради негра с серебристой рыбой.
Стар подъехал к дому; на крыльце зажегся свет, слуга-филиппинец спустился вниз, чтобы поставить машину в гараж. В библиотеке обнаружился список звонков:
Ла Борвиц
Маркус
Харлоу
Рейнмунд
Фэрбенкс
Брейди
Колман
Скурас
Флайшекер и так далее.
Вдруг вошел филиппинец с письмом.
— Выпало из машины, — сообщил он.
— Благодарю. Я его искал.
— Будете ли сегодня смотреть фильмы, мистер Стар?
— Нет, спасибо. Можете ложиться.
К его удивлению, письмо было адресовано Монро Стару, эсквайру. Он потянулся было его распечатать — но ему пришло в голову, что Кэтлин хотела взять письмо обратно и, может быть, вовсе уничтожить. Будь у нее телефон, Стар позвонил бы спросить разрешения.
Со странным чувством он повертел письмо в руках. Написанное прежде сегодняшней встречи, оно явно утеряло всякую силу — стало пустым напоминанием о настрое, канувшем в прошлое.
И все же ему не хотелось читать письмо без позволения. Положив конверт на стол, Стар взял из стопки сценариев верхний и уселся с ним в кресло. То, что он не поддался порыву вскрыть письмо, его порадовало — это означало, что он пока не теряет голову. Он не терял ее и с Минной: их брак был величественным и в высшей степени достойным. Минна любила его всегда, и перед самой ее кончиной, чуть ли не против воли охваченный внезапным приливом нежности, он почувствовал такую же любовь — к самой Минне и к тому миру смерти, в котором она казалась настолько покинутой и одинокой, что он готов был не оставлять ее и там.
Его никогда не тянуло влюбляться — в отличие от брата, то и дело терзавшегося по поводу очередной красотки или, вернее, очередной преемницы очередной красотки. Стар же в юные годы сходился с женщинами лишь по разу и не более: так некоторые пьют виски лишь по бокалу за вечер. Подобно многим гениям, он обладал трезвым холодным умом, ценившим развлечения более захватывающие, чем череда эмоциональных всплесков. Его первый опыт, лет в двенадцать, сопровождался обычной для таких людей брезгливостью, настроем «запомни, это отвратительно и гадко, лживо и фальшиво» — и, подобно другим мужчинам своего склада, Стар отнесся к нему с пренебрежением. Правда, в отличие от большинства прочих, он не сделался стервецом и мерзавцем: окинув взглядом опустошенное пространство вокруг, он понял, что дальше так нельзя — и выучился терпимости, доброте, такту и даже нежности, как школьник выучивается арифметике.
Слуга-филиппинец, поставив на стол графин воды и вазы с орехами и фруктами, пожелал хозяину спокойной ночи и удалился. Стар раскрыл первый сценарий и начал читать.
Он работал три часа, временами останавливаясь, чтобы мысленно
