Глава 4
Высокомерное самопожертвованиеАтлантик-Сити. К концу дня Эмори шел по пешеходной эстакаде над набережной, убаюканный однообразным шумом вечно сменяющихся волн, вдыхая чуть похоронный запах соленого ветра. Море, думал он, хранит память о прошлом крепче, чем изменчивая земля. Оно все еще шепчет о ладьях викингов, что бороздили океан под черными крыльями-флагами, об английских дредноутах — серых оплотах цивилизации, что в черном июльском тумане сумели выйти в Северное море.
— Да это Эмори Блейн!
Эмори глянул вниз, на мостовую, где только что остановился низкий гоночный автомобиль и за ветровым стеклом расплылась в улыбке знакомая физиономия.
— Спускайся к нам, бродяга! — крикнул Алек.
Эмори ответил и, спустившись по деревянной лестнице, подошел к машине. Все это время они с Алеком изредка виделись, но между ними преградой стояла Розалинда. Эмори это огорчало, ему очень не хотелось терять Алека.
— Мистер Блейн, знакомьтесь: мисс Уотерсон, мисс Уэйн, мистер Талли.
— Очень приятно.
— Эмори, — радостно возгласил Алек, — полезай в машину, мы тебя свезем в одно укромное местечко и дадим кое-чего глотнуть.
Эмори обдумал предложение.
— Что ж, это идея.
— Джилл, подвинься немножко, получишь от Эмори обворожительную улыбку.
Эмори втиснулся на заднее сиденье, рядом с разряженной пунцовогубой блондинкой.
— Привет, Дуглас Фербенкс, — сказала она развязно. — Для моциона гуляете или ищете компанию?
— Я считал волны, — невозмутимо ответил Эмори. — Моя специальность — статистика.
— Хватит заливать, Дуг.
Доехав до какого-то безлюдного переулка, Алек затормозил в черной тени домов.
— Ты что тут делаешь в такой холод, Эмори? — спросил он, доставая из-под меховой полости кварту виски.
Эмори не ответил — он и сам не мог бы сказать, почему его потянуло на взморье. Вместо ответа он спросил:
— А помнишь, как мы на втором курсе ездили к морю?
— Еще бы! И ночевали в павильоне в Эсбери-Парк…
— О господи, Алек, просто не верится, что ни Джесси, ни Дика, ни Керри уже нет в живых.
Алек поежился.
— Не говори ты мне об этом. Осень, холод, и без того тошно.
— И правда, — подхватила Джилл, — этот твой Дуг не очень-то веселый. Ты ему скажи, пусть хлебнет как следует. Когда еще такой случай представится.
— Меня вот что интересует, Эмори, ты где обретаешься?
— Да более или менее в Нью-Йорке.
— Нет, я имею в виду сегодня. Если ты еще нигде не устроился, ты мог бы здорово меня выручить.
— С удовольствием.
— Понимаешь, мы с Талли взяли номер у Ранье — две комнаты с ванной посередине, а ему нужно вернуться в Нью-Йорк. Мне переезжать не хочется. Вопрос: хочешь занять вторую комнату?
Эмори согласился с условием, что водворится сейчас же.
— Ключ возьмешь у портье, номер на мое имя.
И Эмори, поблагодарив за приятную прогулку и угощение, решительно вылез из машины и не спеша зашагал обратно по эстакаде к отелю.
Опять его прибило в заводь, глубокую и неподвижную, не хотелось ни писать, ни работать, ни любить, ни развратничать. Впервые в жизни он почти мечтал о том, чтобы смерть поглотила его поколение, уничтожив без следа их мелкие страсти, усилия, взлеты. Никогда еще молодость не казалась так безвозвратно ушедшей, как теперь, когда по контрасту с предельным одиночеством этой поездки к морю вспоминалась та бесшабашно веселая эскапада четырехлетней давности. То, что в тогдашней жизни было повседневностью, — крепкий сон, ощущение окружающей красоты, сила желаний — улетело, испарилось, а оставшиеся пустоты заполняла лишь бескрайняя апатия.
Чтобы привязать к себе мужчину, женщина должна будить в нем худшие инстинкты. Вокруг этого изречения почти всегда строилась его бессонница, а бессонница, он чувствовал, ожидала его и сегодня. Мысль его уже начала разыгрывать вариации на знакомую тему. Неуемная страсть, яростная ревность, жажда овладеть и раздавить — вот все, что осталось от его любви к Розалинде, все, что было уплачено ему за утрату молодости, — горькая пилюля под тонкой сахарной оболочкой любовных восторгов.
У себя в комнате он разделся и, закутавшись в одеяло от холодного октябрьского воздуха, задремал в кресле у открытого окна.
Вспомнились прочитанные когда-то стихи:
О сердце, честен был всегда твой труд. В морских скитаньях годы зря идут…Но не было сознания, что годы прожиты зря, и не было связанной с ним надежды. Жизнь просто отвергла его.
«Розалинда, Розалинда!» Он нежно выдохнул эти слова в полумрак, и теперь комната полнилась ею; соленый ветер с моря увлажнил его волосы, краешек луны обжег небо, и занавески стали мутные, призрачные. Он уснул.
Проснулся он не скоро. Стояла глубокая тишина. Одеяло сползло у него с плеч, кожа была влажная и холодная на ощупь.
Потом шагах в десяти от себя он уловил напряженный шепот.
Он застыл в кресле.
— И чтобы ни звука! — говорил Алек. — Джилл, поняла?
— Да. — Чуть слышное, испуганное. Они были в ванной.
Потом слуха его достигли другие звуки, погромче, из коридора.
Неясные голоса нескольких мужчин и негромкий стук в дверь. Эмори сбросил одеяло и подошел к двери в ванную.
— Боже мой! — расслышал он голос девушки. — Придется тебе впустить их!
— Ш-ш.
Тут начался упорный настойчивый стук в дверь, ведущую к Эмори из коридора, и одновременно из ванной появился Алек, а за ним — пунцовогубая девица. Оба были в пижамах.
— Эмори! — тревожным шепотом.
— Что там случилось?
— Гостиничные детективы. Господи, Эмори, это проверка.
— Так их, наверно, надо впустить?
— Ты не понимаешь. Они могут подвести меня под закон Манна.
Девушка едва передвигала ноги — сейчас она казалась худой и жалкой.
Эмори стал быстро соображать.
— Ты пошуми и впусти их к себе, — предложил он неуверенно, — а я выпущу ее в эту дверь.
— У твоей двери они тоже сторожат.
— Назовись другим именем.
— Не выйдет. Я зарегистрировался под своей фамилией, да и по номеру машины узнают.
— Скажи, что она твоя жена.
— Джилл говорит, один из здешних детективов ее знает.
Девушка тем временем повалилась на кровать и, глотая слезы, прислушивалась.
