Ты же не говорила о нас ни с кем?
Ворочаюсь в темноте, как будто от мыслей о Джеймсе можно отвернуться.
Это не помогает. Он передо мной: жизнерадостная улыбка, полный доверия взгляд, нотка угрозы в голосе, как оказалось, знакомая, потому что именно так он со мной всегда и разговаривал. Раньше я не замечала. Всегда это тихое указание на то, что нужно ответить. И мои ответы всегда удовлетворяли его. Прямо как сегодня. Я соврала. Почему у меня не хватило смелости сказать ему правду?
Хотела бы я вернуться назад и сделать все правильно. Завтра я увижу его и все исправлю. Но я знаю, что никакого завтра не будет. Джеймса разбудит звонок из дома, от его адвоката или лучшего друга Гранта, который мне никогда не нравился, и это будет очень важный звонок. Больше мне не представится шанса увидеть его. Исчезнет из моей жизни так же, как и появился.
Эта мысль вызывает облегчение, которое быстро сменяет грусть. Джеймс сказал, что хочет быть со мной. Он сказал то, о чем я мечтала. Я хочу тебя. Всегда хотел. А я отбросила эти слова из глупости.
* * *В конце концов уснуть все же удается. Но от чьего-то шепота я просыпаюсь.
Люси…
Еще темно. Тонкая полоска лунного света проникает сквозь шторы. Я смотрю на часы: 3:12. Прислушиваюсь, сердце колотится. Я не испугалась, просто насторожилась. Это тот же голос, что и в бальном зале в первый день моего пребывания здесь. В комнату проникает холод, в нем слышится угроза.
Секунды — минуты? — проходят. Тишина абсолютная. Я смотрю на свое тело, укрытое хрустящей белой простыней, и на миг оно кажется мне чужим, оно могло бы принадлежать любой другой женщине, стройное и неподвижное, как в холодильнике в морге.
Все начинается с еле заметного движения, настолько, что его можно было пропустить, просто моргнув.
Простыня движется — короткий резкий рывок у ноги, как будто за нее потянул кто-то невидимый глазу, спрятавшийся под кроватью. Дыхание у меня сбивается, я подтягиваю ноги, и — это просто морок ночи и лунный свет, уверена — контуры тела на секунду раздваиваются, всего короткий миг, как будто отделившийся ненадолго двойник вернулся в тело.
Я хочу закричать, но не могу издать и звука. Меня парализовало, как будто кто-то приколол меня булавкой к постели в месте, где я видела движение, в ожидании нового рывка. Я заворожена и напугана одновременно. Вглядываюсь в полутьму в надежде рассмотреть руку или голову, хоть какой-то намек на невидимого гостя.
Ничего. Жду, но ничего не происходит.
Наконец я встаю с постели, ощущая под ногами жесткие холодные половицы. Делаю несколько осторожных шагов, шаря глазами по комнате. Холод пробирает до костей. По рукам, по шее бегут мурашки, спускаясь по спине к ногам. Здесь не может быть так холодно!
Я что, сплю? Нервы напряжены, ведь произойти может что угодно, я нахожусь там, где законы природы больше не действуют, всем управляет темная бездна. О безопасности стоит забыть. Мне не скрыться от того, что здесь находится, не удастся убежать, это что-то будет со мной где угодно. В воздухе слышится угроза.
Тук-тук-тук.
Кто-то стучит в дверь моей спальни. Я открываю ее трясущейся рукой, побелевшие пальцы едва сжимают ручку. Только не возвращайся — это все, о чем я могу думать. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не надо. Открываю. Вокруг — темнота, а у моих ног лежит предмет.
Это дневник Вивьен Локхарт.
Глава тридцать первая
Вивьен, Италия, 1985 год— Мы скажем ей? — спросила Белла.
Вивьен переводила взгляд с одного на другого, не в состоянии говорить. Голос Изабеллы был живой, пульсирующий. Последовавшая тишина была настолько долгой, что Вивьен засомневалась, не померещилось ли ей. Но один короткий взгляд на Изабеллу доказал: не померещилось. Золовка улыбалась, и в этой улыбке было такое тонкое самодовольство, что стало понятно: Джио его не увидит. Она облизывала губы, как будто оттачивая кинжал, годами без дела пролежавший в сундуке и припавший пылью.
— Скажете мне что? — прошептала Вивьен.
Она хотела услышать голос Изабеллы снова, хотя и боялась. Он звучал выше, чем в воображении Вивьен, мягче, жизнерадостнее, как будто говорила девочка вдвое младше самой Изабеллы. Он звучал молодо, по-детски, — так столовое серебро, которое долго не доставали из шкафа, сохраняет блеск.
— Джио?.. — Вивьен повернулась к мужу, но тот молчал. По выражению его лица и опущенным глазам, в которых читался стыд предателя, она поняла, что для него способность Изабеллы говорить не стала сюрпризом. Вивьен была права. Они говорили.
— Белла, — наконец произнес он, резко подняв голову, — ты не оставишь нас?
Изабелла поглядела на него заговорщически, прежде чем уйти.
Скажете мне что?
Это было как гром среди ясного неба. Она не сводила с мужа глаз.
Запомни этот момент, — подумала она, — сейчас все изменится.
* * *Он отвел ее в гостиную, чтобы она могла сесть. Ей казалась забавной мысль, как много людей узнавали плохие новости сразу после фразы: «Присядь».
— Полагаю, тебе нужно объяснение.
Впервые Вивьен испытала неприязнь к мужу. Раньше она злилась на него, не соглашалась с ним, но никогда его не презирала. Почему он не стоял перед ней на коленях, держа за руки и умоляя принять отвратительную правду, которую он собирался открыть? Почему вместо этого смотрел в пол?
— Как давно это продолжается? — Она не знала, что именно имеет в виду. Казалось, будто речь идет о супружеской измене, как бы абсурдно это ни звучало. — Как давно она говорит?
Его взгляд вспыхнул и погас. Он собирается соврать? Или нет?
— Год после того, как мы сюда приехали, или около того.
Вивьен сглотнула. Все это время… Пять лет… Это было хуже измены. Если бы Джио пришел и сообщил, что у него есть другая, одна из увешанных бриллиантами светских львиц, которые не пропускали ни одной вечеринки в Барбароссе, рана не могла бы быть столь же глубокой. Все время, что они провели здесь, сидя
