— Да как… — майор Тополь не мог выговорить и слова. Его скрутило от злости, и если бы он мог, то он непременно врезал бы этому заумному старому деду, корчащему из себя, не пойми что… — Я посадил его на гауптвахту!
— За что, если не секрет? — улыбнулся полковник своей спокойной дедовской улыбкой, которая вроде и не таила в себе опасности, но вкупе со вкрадчивым голосом, напоминало шипение гадюки, готовой броситься из-за кустов на противника. Его не могли съесть тогда, в тридцать седьмом, не позволит он сделать этого и сейчас.
— За невыполнение пунктов устава гарнизонной и караульной службы. Перед открытием огня по мирным жителям рядовой Подерягин был обязан сначала сделать предупредительный выстрел, а потом открыть огонь на поражение.
— Боюсь, бежавшие заключенные ни того, ни другого сделать ему не позволили. В сложившихся обстоятельствах, я считаю, что солдат поступил абсолютно правильно, — отрезал Перхович, начиная закипать.
— Да вы видели вообще его личное дело?! — разозлился майор Тополь, вскочив со своего места. Нависнув над Францом Иосифовичем, как скала. — Сын дворянина, кулак, ярый противник революции! Таких расстреливать надо, а не награждать!
— Хватит! — стукнул кулаком Перхович, вскочив следом, расплескав по оперативным картам остывший чай. — Хватит! На расстреливались! Страна находится в состоянии войны с сильным и хорошо обученным противником! У нас каждый солдат, каждая жизнь на счету, потому что идет война на полное истребление! От таких вот, как этот ваш Подерягин. Умудренных жизнью сорокалетних мужиков, на фронте больше толку, чем от безусых идеалистов, которых можно использовать только как пушечное мясо, чтобы заткнуть дыры на фронте!
— Ах, вот вы как думаете о настоящих коммунистах? О комсомольцах, идущих добровольцами на фронт! Для вас они пушечное мясо? А кулак, белобандит, контра вшивая — настоящий защитник Отечества?
— Давайте закончим этот разговор, товарищ майор! — остыл Перхович, который понял, что наговорил лишнего и перегнул палку. — Пока я командир дивизии и я отвечаю за ее боеспособность! Такие как Подерягин в разведке нужны. Что может придумать лейтенант Зубов — восемнадцатилетний мальчишка, только что окончивший пехотное училище, опираясь на таких, как этот солдат, у него появляется робкий, но единственный шанс выжить!
— Понятно все с вами… — обреченно покивал головой Тополь, застегивая плащ обратно, собираясь на выход. — Перед моим назначением в управлении штаба армии мне тоже говорили, что вы из этих…
— Этих? — нахмурился Перхович.
— Разрешите идти, товарищ полковник? — сделав каменное лицо, спросил разрешения особист.
— Что значит из этих майор?
Но Тополь, не ответив, быстрым шагом покинул штаб. Перхович устало сел на свое место и потер усталые, воспаленные от постоянного недосыпа, глаза. Ему не хотелось ссориться с особым отделом, но и отдать на растерзание НКВД хорошего солдата он не имел права, не этому его учили в пехотном училище. Руки трясло. Он с удовольствием отхлебнул холодный чай, наслаждаясь его сладостью. С мыслью о том, что Тополь, так этого не оставит и обязательно доложит о случившимся в штаб армии. Ну и плевать…Подумал Франц Иосифович. Дальше фронта сейчас уж точно не пошлют. Через пару минут он снова склонился над картой, прокладывая маршрут переброски дивизии под Воронеж, где она вскоре должна была войти в состав 40-ой армии Воронежского фронта.
6
Пребывание Подерягина на гауптвахте закончилось так же молниеносно и быстро, как и его попадание туда. Петр, пожалуй, даже не успел осознать моментально меняющуюся ситуацию. Вот только что, он отдавал свое личное оружие, ремень своему комроты, спарывал пуговицы с гимнастерки, а через полчаса в его сарай зашел сам Прохор Зубов и отдал все обратно с извиняющимся видом, явно смущенный такими переменами.
В душе Петр понимал, что парнишка не виноват, что мал еще, чтобы показывать зубы таким волчарам, как дивизионный особист, вступаясь за своих людей, но горечь все равно осталась, потому он и не жалел виновато потупившего глаза в пола лейтенанта.
— Петр Федорович… — он протянул автомат и солдатский ремень лежавшему на узких плохо обструганных нарах Подерягину.
— Я так понимаю, я прощен? — с легкой усмешкой сквозь свои черные густые спросил Петя, принимая всю амуницию от своего командира.
— Командир дивизии подписал представление в штаб армии на младшего сержанта…
— Угу… — буркнул Подерягин, натягивая ремень. — Это конечно было бы хорошо, если б еще сержантов точно так же, как и рядовых не убивали.
— Всех убивают! — заметил Прохор.
— Вот и я говорю, товарищ лейтенант, — улыбнулся ему Подерягин, — что, какая разница, сержантом тебя убьют или рядовым? Семье ведь от этого легче не станет? Детям твоим? У тебя есть жена, Проша? — неожиданно по-домашнему обратился к нему Подерягин, глядя прямо лейтенанту в глаза.
— Только мать в Ленинграде…
— А у меня жена и двое деток! Думаешь мне охота умирать? Нет, Прохор Иванович, не охота!
— А Родина?
— Родина… — задумался Петр, а потом, словно надумав что-то, присел рядом с лейтенантом, отложив автомат в сторону. — А что мне дала Родина? Вот бьюсь и не припомню. Может хату срубила? Нет…Когда отца поместье отобрали, сожгли, мы переехали сюда, и тут дед мой развернулся. Сам смастерил избу, сам поставил мельницу, начав молоть муку всем в ближайших селах. К нему из города ехали, помол такой мелкий был. И что? Кулаками сказались… Отобрали мельницу, батю в колхоз запрятали коровам хвосты крутить. Меня трактористом на МТС. Так за какую Родину мне надо умирать, а? За ту, которая мне все это сотворила? Или за какую-то другую? Вот, что я скажу тебе товарищ лейтенант, выбрось из головы всю эту ерунду про Родину. Ты защищаешь свою мать и свой дом, больше ничего! Такие фанатики, которые за Родину, за Сталина кричат на полях сражений, — он понизил голос до почти шепота, — на дзот грудью бросаются, под танк со связкой гранат, таранят вражеские «мессеры» в небе…Они не понимают, что дзот можно было обойти, не положа роту возле него, танк пропустить, а пехоту от него отсечь, а с самолета катапультироваться, чтобы потом на другом таком
