— Последнее время я не часто бываю дома.
— Я так и поняла, — кивнула Элис.
— А как общество?
— Не слишком.
— Как всегда, — повторил теперь уже Крейг.
— И Берти Фолсом был.
— Как всегда.
Она снова покосилась на него.
— Люди начинают всякое болтать, Джесс.
— Люди вечно всякое болтают, — отмахнулся он.
— Не знаю, какого рода отношения у вас с Пенелопой, — робко заметила Элис, — но ее повсюду видят с Фолсомом.
— Я сам не знаю, какого рода отношения у нас с Пенелопой, — пожал плечами Крейг. — Думаю, скорее это полное отсутствие всяких отношений. Именно затем вы и пришли, Элис? Объявить, что Берти и Пенелопу видят вместе?
— Нет, — запротестовала она. — Не совсем. Прежде всего я хочу сказать, что ноги нашей больше не будет в вашем доме.
— Жаль. Почему?
— Давняя история. Это длится уже четыре года.
— Четыре года? — нахмурился Крейг.
— Как по-вашему, ничего, если я закажу еще мартини?
В эту минуту она как никогда походила на маленькую девочку, выпрашивавшую еще одну порцию мороженого.
— Конечно!
Крейг вновь подозвал официанта.
— Вас не было в городе, — пояснила Элис, — а мы с Робертом устраивали небольшой ужин. Ну и пригласили Пенелопу. И поскольку мужчин не хватало, позвали еще одного. Почему-то этим мужчиной оказался Берти Фолсом.
— Не вижу ничего необычного, — беспечно отозвался Крейг.
— Беда рослых мужчин вроде вас, — сурово заметила Элис, — в том, что они никогда не принимают коротышек всерьез.
— Верно, — кивнул Крейг, — он настоящий карлик. Итак, за столом он сидел рядом с Пенелопой.
— И проводил ее домой.
— Какой ужас! Проводил ее домой!
— Вы в самом деле считаете меня глупой сплетницей…
— Не совсем, Элис, — мягко возразил он. — Просто…
— Шшш, — прошипела она, показывая на подходившего официанта.
Они молча подождали, пока тот не вернулся за стойку.
— Ладно, — решилась Элис. — Вот как все было. На следующее утро я получила дюжину красных роз. Без карточки. Неизвестно от кого.
— Это могло означать все что угодно, — вырвалось у Крейга, хотя теперь он был убежден в обратном.
— Каждый год, пятого октября, я получаю дюжину красных роз. Конечно, он знает, что мне известно, кто их посылает. Мало того, он хочет, чтобы я знала. Это так вульгарно. Я чувствую себя замаранной каждый раз, когда прихожу к вам и вижу, что он ест вашу еду, пьет ваше спиртное. Словно я его сообщница. И ощущаю себя последней трусихой, потому что словом не обмолвилась — ни ему, ни вам. А прошлым вечером, увидев, как он восседает во главе стола, точно хозяин, наливает вино, провожает гостей, я… я решила потолковать с Робертом, и он согласился со мной. Больше я молчать не могу.
— Спасибо, — выдохнул Крейг и снова поцеловал ее в щеку.
— Не знаю, по каким моральным законам мы сейчас живем, — продолжала Элис. — Похоже, адюльтер больше всерьез не воспринимается. Мы смеемся, когда слышим, что кто-то из наших друзей изменяет жене или мужу направо и налево… Я и о вас слышала всякие сплетни.
— Естественно, — согласился Крейг. — И большая часть этих историй, вне всякого сомнения, правда. Мою супружескую жизнь уже давно нельзя назвать образцовой.
— Но то, что творит она, — срывающимся голосом бросила Элис, — я не могу ни понять, ни принять. Вы человек, достойный всяческого восхищения. Порядочный. Верный друг. И я не выношу этого ужасного коротышку. И по правде говоря, невзлюбила Пенелопу. Под маской очаровательной, приветливой хозяйки дома скрывается что-то фальшивое и жесткое. Кстати о принципах: по-моему, некоторые люди вовсе не заслуживают выпавших на их долю испытаний, и я считаю долгом чести помочь другу, которого ни за что обливают грязью. Жалеете, что я вам все это рассказала, Джесс?
— Сам не знаю, — протянул он. — Но так или иначе, позабочусь о том, чтобы вам больше не навязывали никаких роз.
На следующий день он послал жене письмо с известием о том, что начинает бракоразводный процесс.
Еще один бар. На этот раз в Париже. В отеле «Крийон», напротив американского посольства. У него вошло в привычку встречаться здесь с закончившей работу Констанс. Эти встречи придавали хоть какую-то цель пустому, монотонному существованию. Остальное время он бродил по городу, заходил в галереи, прогуливался по открытым рынкам и в Латинском квартале, практиковался во французском в магазинах и лавчонках, сидел за столиками уличных кафе, читая газеты, иногда обедал вместе с кем-нибудь из тех, кто работал вместе с ним над снимавшейся во Франции картиной. Все эти люди оказались достаточно тактичны, чтобы не спрашивать, чем он занят теперь.
Ему нравился этот бар, битком набитый компаниями английских и американских журналистов, затевавших горячие споры, нравилось наблюдать за неиссякающим потоком вежливых, хорошо одетых пожилых американцев, говоривших с новоанглийским акцентом, которые останавливались в этом отеле еще до войны. Кроме того, он любил подмечать восхищенные взгляды мужчин при появлении в зале Констанс.
Он поднялся ей навстречу, поцеловал в щеку. Удивительно, но, проведя весь день в душном офисе, где прикуривала одну сигарету от другой, она по-прежнему была неотразима. И пахло от нее так, словно она полдня гуляла по лесу.
Она заказала бокал шампанского, чтобы, по ее выражению, «смыть привкус молодости».
— Я всегда удивляюсь, — призналась она, пригубив шампанского, — когда вхожу и вижу, что ты меня ждешь.
— Я же сказал, что буду здесь.
— Знаю. И все же удивлена. Каждый раз, покидая тебя утром, я мучаюсь от мысли, что именно в этот день ты встретишь свою роковую любовь, или услышишь об актере или актрисе в Лондоне, Загребе или Афинах, игру которых тебе просто позарез нужно посмотреть, причем сегодня же вечером.
— Ни в Лондоне, ни в Загребе, ни в Афинах нет никого, с кем бы я хотел иметь дело; единственная роковая любовь, которую я встретил за весь день, — это ты.
— Какой ты милый, — просияла Констанс. Она по-детски любила комплименты. — А теперь расскажи, что ты делал, пока я трудилась.
— Три раза занимался любовью с женой перуанского оловянного магната…
— Ага! — засмеялась она. Ей нравилось, когда ее поддразнивают. Но не слишком зло.
— Подстригся. Обедал в маленьком итальянском ресторанчике на улице Гренель. Читал «Монд». Зашел в три галереи, едва не купил три картины. Выпил пива в «Флер», вернулся в отель и…
Он осекся, поняв, что она не слушает. Констанс уставилась на молодую американскую пару, проходившую мимо их столика в глубь зала. Мужчина был высок, с приятным открытым лицом, на котором так и читалось, что он в жизни не знал ни сомнений, ни бед и представить не мог, что кто-то где-то может быть ему врагом и желать зла. Девушка, бледная высокая красавица с черными как вороново крыло волосами и огромными темными глазами, верным признаком ирландских или испанских предков, двигалась с неторопливой грацией. Мех темной собольей шубы переливался на свету. Улыбаясь каким-то словам мужа, она коснулась его руки и повела в проход между стойкой
