В конце улицы появился автомобиль. Осветив на мгновение стены домов яркими лучами фар, он остановился у закрытых на замок дверей прачечной. Фары погасли, смолкло по-итальянски мелодичное урчание двигателя. Спорщиков никто не потревожил.
— Если завтра я и женюсь, — с вызовом бросил парень, — то по ее вине! — Указательным пальцем он ткнул в сторону молодой женщины.
— Запрещаю вам продолжать в том же духе! — с достоинством произнес месье Банари-Куанто.
— Я пытался, делал все, что было в моих силах! Я прожил с ней год, разве нет? — Молодой человек говорил так, будто ждал благодарности за самопожертвование. — Но в конце концов стало ясно: если мне понадобится тихий и спокойный дом, чтобы растить в нем своих детей, то ваша дочь дать его не в состоянии. Пришло время объясниться начистоту, месье. Ваша дочь ведет себя абсолютно немыслимым образом. Немыслимым. К тому же у нее омерзительный характер.
— Будьте осторожнее в выборе слов, молодой человек, — потребовал оскорбленный отец.
— Омерзительный, — повторил парень, подчеркивая категоричность своего заявления резким движением руки. На его лоб упала прядь черных волос, усилив впечатление исходившей от всей его фигуры ничем не сдерживаемой ярости. — Не буду вас как ее отца убивать деталями, позволю себе лишь заметить, что никогда еще мужчина не испытывал таких унижений от женщины, которая прожила с ним под одной крышей целый год. Смеяться хочется, — без намека на улыбку проговорил он. — При словах «под одной крышей» перед глазами встает женщина, хотя бы время от времени присутствующая в доме, ну, скажем, для того чтобы приготовить обед или встретить пришедшего после тяжелого трудового дня мужчину. Если вы, месье Банари-Куанто, думаете, что ваша дочь делала это, то жестоко ошибаетесь. За прошедший год я куда чаще видел собственную мать, живущую в Тулузе тетку, да что там — торговку газетами на бульваре Мадлен, — чем вашу дочь, смею уверить! Постучите в дверь днем или ночью, летом или зимой и спросите: где она? Нету!
— Рауль, — выдавила сквозь рыдания женщина, — как ты можешь! Я хранила тебе верность от начала и до самого конца.
— Верность! — презрительно фыркнул Рауль. — Да кому нужна такая верность? Женщина говорит о своей верности и считает, что этим можно искупить все, от поджога до убийства матери. Чем обернулась для меня твоя верность? Тебя никогда не было дома. Парикмахерская, кино, галерея Лафайетт, зоопарк, теннис, бассейн, портниха, Елисейские поля, подружка в Сен-Клу — что угодно, только не дом. Месье, — повернулся к ее отцу Рауль, — не знаю, что повлияло на характер вашей дочери в детстве. Могу судить лишь о результатах. Она превратилась в женщину, испытывающую живейшее отвращение к дому.
— Одно дело — дом, месье, — дрожащим голосом возразил старик Банари-Куанто, — и совсем другое — незаконное сожительство. Между ними такая же разница, как между церковью и… и… — он не сразу нашел подходящее сравнение, — между церковью и ипподромом. — Собственное красноречие заставило месье Банари-Куанто самодовольно улыбнуться.
— Клянусь, Рауль, — простонала его дочь, — если ты женишься на мне, я не сделаю из кухни ни шагу!
— Все вы готовы пообещать что угодно, если мужчина женится на другой. Вот мое последнее слово, — вновь обратился Рауль к отцу. — Мне жаль того, за кого ваша дочь выйдет замуж. Как сознательный гражданин и добропорядочный христианин письмом без подписи я должен был предупредить этого человека и не дать ему совершить роковой шаг.
С душераздирающим криком молодая женщина бросилась на грудь отцу.
— Успокойся, успокойся, Муму. — Он легонько похлопал ее по спине.
— Я люблю его! Люблю! Я жить не могу без него! Если он оставит меня, я брошусь в реку!
— Видите, неблагодарный! — осуждающе воскликнул месье Банари-Куанто. — Она жить без вас не может.
— Просто беда, — срывающимся голосом бросил Рауль. — А я не могу с ней.
— Предупреждаю, — перекрывая рыдания дочери, громко заявил старик. — Если она бросится в реку, отвечать будете вы лично. Я, ее отец, клянусь в этом!
— В реку! — Рауль расхохотался. — Когда это произойдет, позовите меня, составлю ей компанию — лично! В воде ваша дочь чувствует себя как рыба. Удивляюсь: чтобы человек ваших лет верил в подобную чушь!
Последние слова Рауля привели Муму в исступление. Со стенанием, напоминавшим вой сирены воздушной тревоги, она вырвалась из объятий отца и бросилась на молодого человека, выталкивая его на середину улицы. Движениями спортсмена, участвующего в соревнованиях по метанию молота, Муму вращала над головой сумку. По звуку, с которым сумка опускалась на плечи или спину Рауля, Тиббел определил, что весила она не менее десяти фунтов и была набита стеклянной и металлической посудой. Молодой человек, воздев к небу руки, осторожно пятясь к стене, кричал:
— Муму! Не забывайся!
Увертываясь от мощных ударов, он смог обхватить Муму и зажать ее руки, однако она стала наносить ему удары ногами в туфлях на шпильках с заостренными носками. Тиббелу из окна казалось, что в свете фонаря безумная пара исполняет невиданную первобытную пляску. По стене напротив метались уродливые тени.
— Муму, Муму! — хрипло выкрикивал Рауль, высоко подбрасывая ноги, чтобы избежать болезненных уколов ее каблуков. — Ну что ты делаешь? Ведь своих проблем этим ты не решишь! Остановись!
Однако останавливаться Муму не собиралась. Накопившиеся в ней обиды и несбывшиеся мечты искали выхода и превращались в град ударов, обрушивавшихся на вероломного приятеля. Страстные вздохи, приглушенные стоны и звучавшие в них триумф и боль никак, по мнению Тиббела, не соответствовали нормам поведения в общественном месте. Чувствуя себя не только иностранцем, но в первую очередь американцем, Николас очень не хотел вмешиваться. В Нью-Йорке он со всех ног бросился бы разнимать дерущихся мужчину и женщину, однако здесь, в этой непонятной Франции, где вопросы взаимоотношения полов оставались будоражащей кровь тайной, Тиббел мог только наблюдать и надеяться на лучшее. К тому же по всем признакам победа должна была остаться за женщиной — залогом тому служила ее агрессивность. Единственную неудачу Муму потерпела, когда, попытавшись укусить Рауля, она с силой впечаталась лбом в его затылок.
Отец, казалось бы, должен был принять близко к сердцу драку, в которую вступила его дочь с бывшим любовником в первые часы наступавшего утра. Однако месье Банари-Куанто просто описывал круги вокруг поля схватки, с интересом вглядываясь в ее участников. Он действовал как рефери на ринге, считая, что не вправе вмешиваться до тех пор, пока противники не вошли в клинч, а удары ниже пояса могут считаться случайными.
Шум и крики разбудили спящих жителей, кое-где начали открываться окна. Тиббел увидел несколько высунувшихся на улицу голов. Лица выражали присущую французам смесь беспристрастия, любопытства и осторожности — последняя заставила бы зрителей мгновенно захлопнуть
