— Это я не для других, — объяснил Хемуль. — Это я для себя.
— А зачем? — спросила Мюмла.
— Не знаю, — с удивлением признался Хемуль. Раздумывая над ответом, он вывел последнюю букву и предположил: — Может, для точности? Имена, названия — в этом что-то есть. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я.
— Нет, — пожала плечами Мюмла.
Хемуль достал из кармана большой гвоздь и принялся прибивать фанерку к мосту. Староум встрепенулся и пробормотал:
— Спасите предка…
Снусмумрик вылетел из палатки в надвинутой на глаза шляпе и закричал:
— Что ты делаешь? Перестань сейчас же!
Они никогда раньше не видели, чтобы Снусмумрик давал волю чувствам, и очень растерялись и испугались. Хемуль вытащил гвоздь обратно.
— И не напускай на себя обиженный вид, — добавил Снусмумрик с упрёком. — Ты же знаешь.
Даже Хемулю следовало знать, что всякий снусмумрик ненавидит таблички и надписи типа: «Частная территория», или «Закрыто», или «Воспрещается», или «Не ходить»; даже если вас совершенно не интересуют снусмумрики, стоит запомнить: таблички — единственный способ разозлить их, задеть за живое и заставить потерять самообладание. Вон Снусмумрик его и потерял. Из-за них он кричал, ему пришлось выйти из себя, и простить им это невозможно, даже если теперь они повытаскивают все гвозди на свете!
Хемуль пустил фанерку в реку. Буквы быстро потемнели и стали неразборчивыми, поток подхватил табличку и унёс её в море.
— Смотри, она уже уплыла, — сказал Хемуль. — Может, не так это и важно, как мне показалось.
Хемуль заговорил чуть-чуть по-другому. В его голосе было чуть меньше уважения, он позволил себе подойти на полшага ближе и имел на это право. Снусмумрик ничего не ответил, он стоял неподвижно. Вдруг он бросился к почтовому ящику, поднял крышку и заглянул внутрь, метнулся к большому клёну и сунул руку в дупло.
Староум поднялся на ноги и прокричал:
— Письма ждёшь?
Снусмумрик был уже у поленницы. Он опрокинул козлы, вбежал в сарай и ощупал стену под маленьким подоконником над верстаком.
— Очки потерял? — спросил Староум с интересом.
Снусмумрик даже не остановился.
— Я хочу поискать спокойно, — сказал он.
— Ещё бы, — крикнул Староум, поспешая за Снусмумриком изо всех сил. — Оно и верно. Вот и я раньше целыми днями искал вещи, слова, имена — так ничего хуже не придумаешь, когда кто-нибудь пытается помогать.
Староум схватил Снусмумрика за куртку:
— Знаешь, как они всё время приговаривали? «Где ты видел это в последний раз? Постарайся вспомнить. Когда это произошло? Где?» Ха! Теперь с этим покончено. Я буду вспоминать и забывать только то, что сам захочу. И я тебе скажу…
— Староум, — сказал Снусмумрик. — Осенью рыба отходит к берегу. В середине реки её нет.
— В середине ручья, — радостно поправил Староум. — Первая здравая мысль за целый день.
Он тут же исчез. Снусмумрик продолжил поиски. Он искал письмо от Муми-тролля, прощальное письмо, должно же оно где-то быть, муми-тролли никогда не забывают попрощаться. Но все их общие тайники были пусты.
Муми-тролль единственный умел писать Снусмумрику правильно. Коротко и по делу. Никаких там обещаний, буду-скучаний и прочих печалестей. И какая-нибудь шутка в конце.
Снусмумрик поднялся на второй этаж, открутил от перил деревянный наконечник, но и там ничего не оказалось.
— Пусто! — провозгласила за его спиной Филифьонка. — Если ты ищешь драгоценности муми-семейства, то их здесь нет. Они в шифоньере, а он заперт на замок.
Филифьонка сидела на пороге своей комнаты, завернув ноги в одеяло и упрятав нос в боа.
— Они никогда не вешают замков, — сказал Снусмумрик.
— Здесь холодно! — выкрикнула Филифьонка. — Почему вы меня не любите? Почему никто не придумает, чем мне заняться?
— Можно пойти на кухню, — пробормотал Снусмумрик. — Там теплее.
Филифьонка не ответила. Где-то вдали тихо прогремел гром.
— Они никогда не вешают замков, — повторил Снусмумрик. Он подошёл к шифоньеру и открыл дверь. Внутри было пусто. Снусмумрик, не оглядываясь, пошёл вниз.
Филифьонка медленно поднялась. Она видела, что шифоньер пуст. Но из пыльной тьмы поднимался странный, страшный запах — удушливый, неприятно-сладкий. В шкафу не было ничего, кроме побитой молью шерстяной прихватки и мягкого серого слоя пыли. Филифьонка нагнулась, дрожа. На пыли виднелись… следы? Совсем крошечные, почти незаметные. Кто-то жил в шифоньере, а теперь сбежал. Все те, кто разбегается, когда отвернёшь большой камень, кто выползает из сгнивших растений, все они — Филифьонка знала — повылезали наружу! Повыбегали на своих шуршучих лапках, с твёрдыми надкрыльями, шевелящимися усиками, или повыползали на мягких белых брюшках…
— Хомса! Иди сюда! — заверещала Филифьонка.
И хомса пришёл со своего чердака, удивлённый, взъерошенный, и остановился, глядя на Филифьонку, точно не узнавал её. Он растопырил ноздри: в комнате свежо и резко пахло электричеством.
— Они сбежали! — вопила Филифьонка. — Они жили там, а теперь все повылазили!
Дверь шифоньера качнулась, и Филифьонка заметила какое-то движение, проблеск опасности — и взвизгнула. Но это лишь блеснуло зеркало с внутренней стороны двери, шифоньер был по-прежнему пуст.
Хомса подобрался поближе, прижимая лапы ко рту, с круглыми и чёрными глазами. Запах электричества усилился.
— Я освободил его, — прошептал он. — Он существует, и я его освободил.
— Кого ты освободил? — испуганно спросила Филифьонка.
Хомса покачал головой:
— Я не знаю.
— Ты же, наверное, видел его, — настаивала Филифьонка. — Подумай. Как он выглядел?
Но хомса бросился на чердак и закрыл за собой дверь. Сердце колотилось где-то в горле. Значит, это правда. Он пришёл. Он где-то здесь, в долине. Хомса открыл книгу в нужном месте и быстро-быстро прочёл:
«Согласно нашим предположениям о том, что конституция этого животного постепенно приспособилась к новым условиям, необходимость победить в эволюционной борьбе сформировала в конце концов предпосылки, при которых выживание выглядит возможным. Данное животное, существование которого мы классифицируем лишь как предположение, гипотезу, на протяжении неопределённого времени продолжало своё загадочное
