И ничего с ними не поделаешь. Все они зачем-то да существуют, и тебе остаётся только смириться.
Муми-тролль нашёл на чердаке большую коробку вырезных картинок и, не в силах оторваться, с тоской вглядывался в их летнюю красоту. На них были цветы, рассветы, вагончики с весёлыми разноцветными колёсами — блестящие и безмятежные картинки, напоминающие о безвозвратно утраченном мире.
Сначала Муми-тролль разложил их на полу в гостиной. Потом решил наклеить на стены. Он делал это медленно и аккуратно, чтобы занятия хватило надолго, и самые красивые приклеил над маминой кроватью.
Муми-тролль уже дошёл со своими картинками до зеркала, когда вдруг заметил, что большой серебряный поднос исчез. Он всегда висел справа от зеркала на вышитой красным крестиком ленте, а теперь осталась только ленточка и тёмный овал на обоях.
Муми-тролль страшно расстроился — он знал, что это мамин любимый поднос. Это была фамильная драгоценность, которой никогда не пользовались, единственная вещь, которую начищали перед Рождеством.
Муми-тролль в тревоге забе́гал по дому, разыскивая поднос. Тот так и не нашёлся, зато оказалось, что пропало ещё много вещей: подушки, одеяла, сахар, мука, кастрюли. И даже вышитая грелка на чайник со всеми своими розочками.
Муми-тролль очень переживал — он чувствовал ответственность перед спящим семейством за эти пропажи. Сначала он заподозрил существо из-под кухонной тумбочки. Потом подумал на Морру, потом на того, кто живёт в купальном шкафу. На самом деле похитителем мог оказаться кто угодно — зима кишмя кишела странными существами, от которых всего можно было ожидать.
«Надо спросить у Туу-тикки, — решил Муми-тролль. — Вообще-то я собирался наказать солнце и не выходить, пока оно не вернётся. Но теперь не до этого».
Когда Муми-тролль вышел в серый сумрак, у крыльца обнаружилась незнакомая белая лошадь. Лошадь смотрела на Муми-тролля блестящим глазом. Он осторожно поздоровался, но лошадь даже не шевельнулась.
Тогда Муми-тролль заметил, что она из снега. Вместо хвоста был веник из дровяного сарая, вместо глаз — маленькие зеркальца. Муми-тролль увидел своё отражение в лошадином глазу, отшатнулся и торопливо отбежал к голому жасминовому кусту.
«Встретить бы хоть одного знакомого из прежней жизни, — подумал Муми-тролль. — Кого-нибудь нормального, а не таинственного. Кого-то, кто тоже проснулся и ничего не понимает. Чтобы можно было сказать ему: „Вот это холодина, а? А снег — ну и странный же он! А видел, во что превратился жасмин? А помнишь, прошлой весной…“ Или ещё что-нибудь в этом роде».
Туу-тикки сидела на перилах моста и распевала:
Я, Туу-тикки, вылепила лошадь, Быструю, дикую белую лошадь, Ту, что по льду унесётся галопом — Гулким галопом в ночной тишине, Белую стужу помчит на спине[1].Затем последовал какой-то невообразимый припев.
— Ты это к чему? — мрачно поинтересовался Муми-тролль.
— К тому, что вечером мы её обольём водой из реки, — ответила Туу-тикки. — Ночью она застынет, а когда наступит великая стужа, ускачет и никогда больше не вернётся.
Муми-тролль помолчал. Потом сказал:
— У нас из дома кто-то таскает вещи.
— Это же хорошо, — откликнулась довольная Туу-тикки. — А то у тебя слишком много вещей. И ты слишком много о них думаешь и слишком часто их вспоминаешь.
И она запела второй куплет.
Муми-тролль развернулся и пошёл прочь. «Она меня не понимает», — подумал он. Торжественная песня позади продолжилась как ни в чём не бывало.
— Давай-давай, пой, — сердито бормотал Муми-тролль, чуть не плача. — Пой про свою противную зиму, которая вся из чёрного льда, про невоспитанных лошадей и про этих странных, которые только прячутся и никогда не показываются!
Он побрёл вверх по склону, пиная снег, с застывающими на морде слезами, и вдруг запел свою собственную песню.
Он вопил и горланил назло Туу-тикки — пусть слышит!
Вот такая у него получилась сердитая летняя песня:
Ужасные животные, не знающие дня, Которые упрятали всё солнце от меня, Я так устал шататься в снегу совсем один, Тоскую я напрасно по зелени долин. Я помню дом без снега и синий блеск волны И жить я не желаю среди вашей белизны![2]— Пусть только солнце выглянет и поглядит на вас, тогда поймёте сами, что все вы дураки! — кричал Муми-тролль, не заботясь уже о рифме и ритме. — Я здесь лежал на солнышке и грел песком живот, и окна можно было открывать хоть целый день, в саду жужжали пчёлы, а сверху в синеве сияло моё собственное солнце оранжевого цвета!
Когда ответная песнь Муми-тролля закончилась, наступила ужасающая тишина.
Муми-тролль стоял в тишине и прислушивался, но никто ему не отвечал. Ну должно же что-то произойти, подумал он, весь дрожа. И что-то произошло.
С вершины холма кто-то понёсся вниз, окружённый сверкающим снежным потоком, крича:
— С дороги! Берегись!
Муми-тролль стоял неподвижно и лишь смотрел.
Прямо на него летел серебряный поднос, а на подносе — пропавшая грелка на чайник. «Туу-тикки облила их водой, — подумал он в ужасе, — они ожили и поскакали прочь и никогда больше не вернутся…»
Столкновение было неизбежно. Муми-тролль отлетел в глубокий снег и услышал, как смеётся Туу-тикки.
А вместе с ней смеялся кто-то ещё, и этот смех мог принадлежать только одному существу в целом свете.
— Малышка Мю! — с полным ртом снега закричал Муми-тролль. Радостный и взволнованный, он пополз вверх. И там на снегу действительно сидела малышка Мю. Она проре́зала в грелке дырки для головы и для рук, а вышитая розочка оказалась
