Ниннины лапки вдруг побледнели и почти пропали в траве.
— Дорогой, ты осёл, — рассердилась мама. — Пойми, ей нельзя об этом напоминать. Пожалуйста, собирай яблоки и не болтай глупости.
И они продолжили собирать.
Лапки вскоре снова появились и залезли на дерево.
Было замечательное осеннее утро, в тени немного мёрз нос, но на солнце было почти ещё лето. От ночного дождя всё вымокло и светилось яркими красками. Когда сняли (а также стрясли) все яблоки, папа вынес самую большую яблочную мельницу и они начали прокручивать пюре.
Муми-тролль крутил, мама подсыпала яблоки, а папа относил готовые банки на веранду. Малышка Мю сидела на дереве и пела Большую Яблочную Песню.
Вдруг что-то брякнуло.
Посреди садовой дорожки высилась горка пюре, из которой во все стороны торчали осколки. А рядом стояли Ниннины лапки, которые мгновенно побледнели и пропали.
— О, — сказала Муми-мама. — Это же как раз та банка, которую мы отдаём шмелям. Как хорошо, теперь не придётся тащить её на луг. К тому же бабушка всегда говорила: чтобы из земли что-то росло, осенью надо преподнести ей подарочек.
Лапки Нинни снова появились, а над ними — пара тонких ножек. Выше угадывался подол коричневого платья.
— Я вижу её ноги! — закричал Муми-тролль.
— Поздравляю, — сказала малышка Мю, свесившись с дерева. — Так-то лучше. Но, морра меня подери, почему у тебя такое скучное коричневое платье?
Мама кивнула сама себе и подумала о своей мудрой бабушке и её волшебном снадобье.
Нинни ходила за ними весь день. Они привыкли к звону бубенчика, и Нинни больше не казалась им странной.
Вечером они почти что забыли о ней. Но когда все легли спать, мама достала из ящика пурпурно-красную шаль и сшила маленькое платьице. Окончив работу, она отнесла платье в восточную мансарду, где свет уже не горел, и аккуратно повесила на стул. Потом обметала обрезок ткани, и получился широкий бант для волос.
Мама радовалась, как ребёнок. Она как будто снова шила одежду для кукол. Самое забавное было то, что она даже не знала, какого цвета у куклы волосы — золотые или тёмные.
На следующий день Нинни надела платье. Теперь её было видно до самой шеи, и, спустившись к утреннему кофе, она сделала книксен и пропищала:
— Большое спасибо.
Все до того растерялись и смутились, что не могли вымолвить ни слова. Да ещё непонятно было, куда смотреть при разговоре с Нинни. Разумеется, они старались глядеть куда-то поверх колокольчика, где у Нинни должны были быть глаза. Но взгляд то и дело сползал на какие-то видимые части. А это казалось невежливым.
Папа прокашлялся.
— Как приятно, — начал он, — что малютку Нинни сегодня видно больше, чем вчера. Чем больше видишь, тем радостнее…
Мю громко рассмеялась и застучала ложками по столу.
— Хорошо, что ты заговорила, — сказала она. — Если тебе, конечно, есть что сообщить. Ты какую-нибудь игру весёлую знаешь?
— Нет, — пропищала Нинни. — Но я слышала, что некоторые играют в игры.
Муми-тролль был в восторге. Он решил научить Нинни всем известным ему играм.
После кофе они втроём пошли к реке и начали играть. Но Нинни оказалась безнадёжна. Она кланялась, делала книксен, серьёзно говорила «конечно-конечно», и «как приятно», и «разумеется», но было ясно, что она играет из вежливости, а не ради веселья.
— Ну беги же! — кричала малышка Мю. — Ты что, даже прыгать не умеешь?
Тонкие ножки Нинни послушно бежали и подпрыгивали. Потом она останавливалась и стояла как вкопанная, свесив руки. Пустой воротник над бубенчиком выглядел беспомощно.
— Ждёшь, что тебя похвалят, да? — крикнула Мю. — Курица! Хочешь, чтобы я тебя побила, да?
— Нет, пожалуйста, — обречённо пропищала Нинни.
— Она не умеет играть, — опечалился Муми-тролль.
— Она не умеет злиться, — сказала малышка Мю. — Вот что с ней не так. Слушай, — продолжила Мю, вплотную подойдя к Нинни и грозно посмотрев на неё, — у тебя никогда не будет собственного лица, пока ты не научишься драться. Уж поверь мне.
— Да, конечно, — согласилась Нинни и осторожно попятилась.
Но лучше не стало.
В конце концов они отчаялись научить Нинни играть. Смешные истории она тоже не понимала. Она никогда не смеялась в нужном месте. Она вообще никогда не смеялась. А это действовало на рассказчика удручающе. Так что её просто оставили в покое.
Шли дни, а Нинни всё так же ходила без лица. Они привыкли, что её пурпурно-красное платье неотступно следует за Муми-мамой. Стоило маме остановиться, и серебряный колокольчик умолкал, а стоило ей пойти дальше — звенел снова. Над платьем в воздухе подрагивал большой пурпурно-красный бант. Выглядело всё это немного странно.
Мама продолжала отпаивать Нинни бабушкиным снадобьем, но ничего не менялось. Поэтому она бросила свою затею, решив, что многие прекрасно обходятся без головы, а Нинни, возможно, вовсе не блещет красотой.
Таким образом, каждый мог додумать себе её внешность, а это иногда очень даже укрепляет отношения.
Однажды семейство отправилось через лес к песочному пляжу, чтобы на зиму вытащить лодку. Нинни, как всегда, позвякивала за ними, но, когда они вышли к морю, внезапно остановилась. Потом легла животом прямо на песок и заскулила.
— Что это с Нинни? Она чего-то боится? — спросил папа.
— Может, никогда раньше не видела моря? — предположила мама.
Она склонилась к Нинни и стала с ней шептаться. Затем поднялась и сказала:
— Да, это первый раз. Ей кажется, что море слишком большое.
— В жизни не встречала таких дурёх… — начала малышка Мю, но мама строго посмотрела на неё и сказала:
— Кто так обзывается, тот сам так называется. Всё, вытаскиваем лодку.
