Услышав его голос, слуги прижались к стене, головы повернулись, и я увидела, что герцог Бекингем прервал разговор с графиней. Выдвинули стулья, гости потеснились, и мы оказались за столом на расстоянии вытянутой руки от самого герцога. Леди Маунт Эджкьюмб бросала на меня ледяные взгляды. Ричард Гренвил нагнулся, улыбаясь, и произнес:
– Я полагаю, вы знакомы, графиня, с Онор Харрис, моей родственницей. Сегодня у нее день рождения. Ей исполнилось восемнадцать.
Графиня молча кивнула.
– Вы можете не особенно обращать на нее внимание, – сказал мне Ричард Гренвил. – Она глуха как пень. Только, ради бога, улыбайтесь и не смотрите таким стеклянным взглядом!
Я готова была сквозь землю провалиться от стыда. В отчаянии я принялась за жаркое из лебедя, которое лежало в моей тарелке.
Герцог Бекингем взял в руки бокал и обратился ко мне со словами:
– Поздравляю вас с днем рождения.
Я пробормотала что-то благодарно в ответ и встряхнула локонами, чтобы скрыть свои пылающие щеки.
– Простая формальность, – шепнул мне на ухо Ричард Гренвил. – Не дайте вскружить себе голову. У Джорджа дюжина любовниц, и он обожает королеву Франции.
Ел он с явным удовольствием, после каждого проглоченного куска черня своих соседей, не заботясь даже о том, чтобы понизить голос, и я могла бы поклясться, что его слышали. Ела и пила я безо всякого аппетита и чувствовала себя на том нескончаемом пиршестве как вынутая из воды рыба. Наконец пытка кончилась и мой спутник поднял меня со стула. От вина, которое я пила словно воду, ноги мои сделались ватными, я была вынуждена опираться на своего кавалера. Я плохо помню, что было потом. Звучали музыка, песни, и сицилийские танцоры, украшенные лентами, исполняли тарантеллу. Последние головокружительные вихри их танца оказались для меня роковыми. Я помню, к своему стыду, что оказалась в каких-то внутренних покоях замка – достаточно темном и укромном месте, где природа сделала свое дело: жаркое из лебедя рассталось со мной. Открыв глаза, я обнаружила, что лежу на кушетке, Ричард Гренвил держит меня за руку, вытирая мне лоб носовым платком.
– Вам нужно научиться пить не пьянея, – строго заметил он.
Мне было очень плохо и стыдно, слезы навернулись у меня на глаза.
– О нет, – сказал он, и его голос, до сих пор такой резкий, прозвучал вдруг до странности нежно. – Не нужно плакать. Только не в день своего рождения.
Он продолжал прикладывать к моему лбу платок.
– Я… ни-никогда раньше не ела жа-жаркое из лебедя, – произнесла я, заикаясь и зажмуриваясь при одном только воспоминании о еде.
– Это не столько из-за лебедя, сколько из-за бургундского, – пробормотал он. – Полежите, скоро вам станет лучше.
У меня и вправду все еще кружилась голова, и я испытывала такую признательность к сильной его руке, какую могла бы испытать к руке собственной матери. Мне вовсе не казалось странным, что я лежу обессилевшая в темной незнакомой комнате, а Ричард Гренвил ухаживает за мной, весьма удачно справляясь с обязанностями сиделки.
– Поначалу я возненавидела вас. Теперь вы начинаете мне нравиться, – сказала я ему.
– Печально, что я снискал вашу милость лишь после того, как вас стошнило, – ответил он.
Я рассмеялась, но тут же снова застонала: лебедь вышел еще не полностью.
– Обопритесь на мое плечо, – посоветовал он. – Бедняжка, какое неудачное окончание дня рождения!
Я чувствовала, как он трясется от бесшумного смеха, хотя его голос, его руки были до странности нежными, и мне с ним было хорошо.
– Вы чем-то похожи на вашего брата Бевила, – заметила я.
– Нет, – возразил он. – Бевил – джентльмен, я – негодяй. Я всегда был паршивой овцой в семье.
– А Гартред?
– Гартред ни с чем не считается, кроме себя самой. Вам следовало понять это, когда вы были еще совсем юной, ведь она вышла замуж за вашего брата.
– Я ненавидела ее всем сердцем, – призналась я.
– Вряд ли в этом есть ваша вина.
– Она сейчас довольна, после того как второй раз вышла замуж?
– Гартред никогда не будет довольна. Она жадна от природы, и не только к деньгам, но и к мужчинам. У нее были виды на Энтони Дениса, своего теперешнего мужа, задолго до смерти вашего брата.
– И не только на Энтони Дениса, – вставила я.
– У вас не по возрасту длинные уши, – произнес он.
Я села, привела в порядок прическу, пока Ричард поправлял на мне платье.
– Вы были очень добры со мной, – сказала я, напуская на себя важность и вспомнив вдруг о своих восемнадцати годах. – Я не забуду этого вечера.
– Я тоже, – ответил он.
– Может, будет лучше, если вы отведете меня к моим братьям?
– Может быть.
Я неуверенно шагнула из темной комнаты в освещенный коридор.
– Где мы были все это время? – неуверенно спросила я, взглянув на него через плечо.
Он засмеялся и покачал головой.
– Это знает только Господь Бог. Бьюсь об заклад, это кабинет, в котором Маунт Эджкьюмб расчесывает волосы. – Он взглянул на меня, широко улыбаясь, и на секунду коснулся рукой моих локонов. – Никогда еще мне не доводилось дежурить у постели женщины, которую выворачивает наизнанку.
– Так же как и я никогда не позорилась так перед мужчиной, – достойно парировала я.
Вдруг он наклонился и приподнял меня на руках, словно ребенка.
– Так же как мне никогда еще не случалось оставаться в темной комнате с такой красавицей, как вы, Онор, и не заниматься при этом с ней любовью.
И, прижав меня на миг к груди, он вновь опустил меня на пол.
– А теперь, если позволите, я отведу вас домой, – сказал он.
Вот, по-моему, очень ясный и правдивый рассказ о моей первой встрече с Ричардом Гренвилом.
Глава 4
Спустя неделю после только что описанной встречи меня отправили к матери в Ланрест, очевидно, в наказание за мое скверное поведение; дома мне пришлось, наверное, раз в двадцатый выслушать наставление по поводу того, как должна себя вести девушка моего возраста и воспитания. Получалось, что я нанесла ущерб буквально всем. Я осрамила Джо своим нелепым реверансом герцогу Бекингему, а позже оскорбила его жену Элизабет, заняв более почетное место и отужинав за столом, куда ее даже не пригласили. Я провинилась в том, что провела весь вечер не с моей сестрой Мэри и была замечена прогуливающейся на парапетной стене в обществе молодого офицера. Наконец, видели, как после полуночи я выходила вся растрепанная из личных покоев хозяев замка.
Подобное поведение, как строго заметила мать, может окончательно скомпрометировать меня в глазах высшего света, и, будь жив отец, он вероятнее всего отправил бы меня в монастырь годика этак на два, на три в надежде, что мое временное отсутствие поможет забыть инцидент. Теперь же остается лишь сокрушаться этой неудаче, а поскольку мои сестры Сесилия и Бриджет вновь собираются рожать и не могут никого принять, то меня придется
