– Он ведь по-прежнему королевский сборщик…
Тогда я в первый раз улыбнулась, поскольку получила ответ на вопрос, почему она здесь.
– Не могу знать, – сказала я. – Понятия не имею… Но если ты дождешься, когда дом подвергнут обыску, то, может, нападешь на столовое серебро, которое, по-твоему, он тут спрятал. Покойной ночи, Гартред.
Какое-то время она смотрела на меня, а затем вышла из комнаты. Наконец-то я узнала, что ее тут держит; если бы я была меньше поглощена своими собственными проблемами – как спрятать Дика, – я могла бы догадаться об этом и раньше. Гартред не особенно волновало, кто проиграет или выиграет кампанию, для нее было важно иметь опору на стороне победителей. Она могла шпионить и на одних, и на других. Я была настроена, уподобившись Темперанс Сол, процитировать Писание: «Ибо, где будет труп, там соберутся орлы». Если была возможность что-то урвать в суматохе сражения, Гартред не могла остаться дома, в Орли-Корте. Я вспомнила ее хватку при составлении брачного контракта с Китом, а позднее ее отчаянные поиски потерявшейся безделушки в то утро, когда, овдовев, она покидала Ланрест. Мне вспомнились слухи, которые доходили до меня, когда она овдовела во второй раз, о том, что Орли-Корт опутан долгами и должен быть поделен между ее дочерьми, когда те достигнут совершеннолетия. Гартред еще не подыскала себе третьего мужа, который пришелся бы ей по вкусу, ну а до тех пор ей нужно было на что-то жить. Столовое серебро Корнуолла было бы и в самом деле как нельзя кстати, если бы ей удалось прибрать его к рукам.
Такова была ее цель, и у нее уже возникли подозрения относительно моей комнаты. Она не знала тайны контрфорса, но память подсказывала ей, что где-то в стенах Менебилли есть что-то вроде тайника. У нее мелькнула догадка, и она сделала вывод, что мой зять, по всей видимости, воспользовался тайником в военную пору. То, что этот тайник мог также служить укрытием для ее племянника, я уверена, никогда не приходило ей в голову. Не действовала она, я полагала, и в паре с лордом Робартсом. Она вела самостоятельную игру, и если в этой игре ей помогало то, что она позволяла лорду любить себя, то это было как бы между прочим. Куда приятнее есть жареное мясо, чем суп на воде; кроме того, ей были по вкусу дородные мужчины. Но если она обнаружит, что одной ей не заполучить того, что ей хочется, тогда она выложит свои карты на стол – и черт с ними, с последствиями.
Именно этого нам и следовало опасаться, и никто в доме, кроме меня, не знал об этом. Так прошел воскресный день, 11 августа, и вот мы проснулись на следующее утро, с которого началась новая неделя, полная проблем, и когда могло произойти что угодно, учитывая, что три королевские армии с каждым часом все теснее и теснее сжимали кольцо вокруг мятежников; полоска земли графства, все еще находившаяся у тех в руках, с каждым днем принимала все более голый, опустошенный вид, а беспрерывный секущий дождь превращал все дороги в непролазную грязь.
Позади остались теплая погода, ослепительно-синее небо и солнце. Дети уже не высовывались из окон, не слушали сигналов горна и не наблюдали за беготней солдат. Мы больше не устраивали ежедневного променада под окнами галереи. В парке дул резкий, ревущий ветер, из моего плотно закрытого окна мне были видны палатки, по которым струился дождь, безутешные морды лошадей, которых привязали рядами за деревьями в дальнем конце парка, тесными унылыми группками стояли люди, и их костры гасли, не успев разгореться. В фермерских постройках умерло немало раненых. Мэри видела, как на рассвете отправлялись похоронные кортежи – безмолвная серая процессия в дымке раннего утра; по доходившим до нас разговорам мы знали, что их хоронят в Лонг-Миде – долине, расположенной за Плимутским лесом.
Новых раненых больше не привозили, и из этого мы заключили, что ненастная погода приостановила боевые действия. Но мы также слышали, что армия его величества удерживает восточный берег реки Фой, от Сент-Випа до крепости в Полруане, которая господствует над входом в гавань. Так что мятежники в Фое были отрезаны от своих судов в Ла-Манше и не могли получить припасов по морю, исключение составляли лишь крохотные суденышки, которые могли пристать к берегу в Придмуте или Полкеррисе либо к песчаным дюнам в Тайуордрете, что также становилось теперь невозможным из-за мощного юго-западного прилива. Из офицерской столовой в галерее, по рассказам Элис, почти не доносилось смеха и болтовни, а сами офицеры с суровыми лицами входили и выходили из нашей столовой, которую лорд Робартс забрал для своего личного пользования, и время от времени его голос звучал громче от раздражения и гнева, – это означало, что под проливным дождем прискакал гонец, принесший какой-нибудь контрприказ от графа Эссекса из Лостуитиела или какое-нибудь свежее известие о катастрофе. Ходила ли по дому Гартред или нет – не знаю. Элис сказала, что, по ее мнению, Гартред сидит у себя в комнате. С Джоан я виделась мало, поскольку жар у бедного Джона еще не спал, но Мэри время от времени навещала меня. С каждым днем она узнавала о все новых опустошениях в имении, и лицо ее еще больше заострялось и тускнело. Более трехсот овец уже были забиты, сюда следовало добавить тридцать откормленных бычков и шестьдесят – приготовленных на откорм. Забрали весь тягловый скот и всех фермерских лошадей – что-то около сорока голов. Из восьмидесяти свиней осталось двенадцать или около того, да и тех не станет к концу недели. Прошлогодняя пшеница исчезла в первую же неделю, как мятежники заняли Менебилли, а теперь они подчистили и новую, не оставив ни единого колоса. Не было больше ни фермерских повозок, ни тележек, ни инструментов. И сараи, где хранились на зиму дрова, были такими же пустыми, как чердаки. Судя по тому, что докладывали Мэри перепуганные слуги, мало что сохранилось от большого имения, которое оставил ей Джонатан Рашли две недели тому назад. Парк испорчен, фруктовый сад погублен, строевой лес вырублен, домашний скот съеден. Чем бы ни закончилась война на западе, мой зять будет разорен.
А ведь они еще не взялись за сам дом и его обитателей. Наше питание уже стало проблемой. В полдень все мы собирались на обед, нашу главную ежедневную трапезу. Он подавался нам в покоях Элис в восточном крыле; Джон лежал больной в отцовской комнате, а мы, человек двадцать, сидели вплотную друг к другу, при этом дети шумели
