Три, четыре, пять часов… Из-за тумана и дождя вечер наступил рано, и было уже темно, когда я услышала, как под аркой снова проследовали лошади, и цокот их копыт замер в парке. В половине шестого вернулась Мэтти. Что она делала все это время – об этом я никогда ее не спрашивала, но она сообщила мне, что за дверью ждет помощник повара, который желает говорить со мной. Она зажгла свечи, так как я лежала в темноте, и когда, приподнявшись на локте, я вопросительно взглянула на нее, она кивнула в сторону коридора.
– Если вы дадите ему денег, – прошептала она, – он сделает все, о чем вы его ни попросите.
Я велела ей подать мне кошелек, что она и выполнила, затем, подойдя к двери, она сделала ему знак войти.
Он стоял, моргая в тусклом свете и застенчиво улыбаясь, – как и у нас, лицо у него было исхудалое и голодное.
Я подозвала его кивком, и он, бросив через плечо беглый взгляд на Мэтти, подошел к моему ложу. Я протянула ему золотую монету, которую он мгновенно засунул себе в карман.
– Что же вы узнали? – спросила я.
Он бросил взгляд на Мэтти, она кивнула, после чего он провел языком по губам и сказал:
– Это только слухи, но об этом болтают во дворе.
Он замолчал и снова посмотрел в сторону двери.
– Отступление начнется сегодня вечером, – заговорил он. – Пять тысяч солдат двинутся в темноте к побережью. При желании вы можете услышать их. Они направятся к Придмуту и Полкеррису. Там, если стихнет ветер, их подберут суда.
– Лошади не могут грузиться на мелкие суденышки, – заметила я. – Как ваши генералы собираются поступить с двумя тысячами кавалеристов?
Он покачал головой и бросил взгляд на Мэтти. Я дала ему еще одну золотую монету.
– Я перебросился несколькими фразами с конюхом сэра Уильяма Балфора, – снова заговорил он. – Они будто бы собираются прорваться сегодня ночью через позиции роялистов, когда будет отступать пехота. Я не могу отвечать за правдивость этих слов, да и он тоже.
– Что станет с вами и с другими поварами? – поинтересовалась я.
– Мы, как и остальные, отправимся морем, – ответил он.
– Едва ли, – возразила я. – Послушайте, какой ветер.
В кронах деревьев в заповедном лесу шумел ветер, и в мое окно застучал дождь.
– Я могу рассказать, что вас ждет, – произнесла я. – Настанет утро, а суда за вами так и не придут. Вы сгрудитесь на узкой полоске земли. Будут неистовствовать ветер и дождь, а в Придмуте разбушуется море, и с утесов на вас нападут местные крестьяне с вилами в руках. Корнуолльцы, когда они голодны, не очень-то приятны.
Молча мужчина снова провел языком по губам.
– Почему бы тебе не дезертировать? – спросила я. – Уходи сегодня ночью, пока с тобой не случилось самое худшее. Я могу дать тебе записку к командиру роялистов.
– Я ему так и говорила, – подала голос Мэтти. – Несколько слов от вас к сэру Ричарду Гренвилу – и он беспрепятственно пройдет через наши позиции.
Нелепый, колеблющийся, жадный – он поочередно переводил взгляд с меня на Мэтти. Я дала ему третью золотую монету.
– Если ты за час доберешься до королевской армии, – сказала я, – и расскажешь им все то, о чем только что поведал мне – о коннице, которая попытается прорваться до утра, – они дадут тебе кучу таких золотых монет и в придачу накормят прекрасным ужином.
Он почесал затылок и снова взглянул на Мэтти.
– Если произойдет самое худшее и тебя возьмут в плен, – продолжила я, – это все же лучше, чем если тебе выпустят потроха корнуолльцы.
Последние слова убедили его.
– Я пойду, – кивнул он, – если вы напишете записку.
Я нацарапала маленькую записку Ричарду, которая, скорее всего, никогда не попадет к нему в руки (она и не попала, как стало мне известно впоследствии), и велела парню по возможности добираться до Фоя лесом, а с темнотой сесть на корабль, направляющийся в Бодинник, который удерживали сторонники короля, и предупредить их о плане мятежников.
Известие, несомненно, придет слишком поздно, чтобы принести большую пользу, но попытка все же стоила того. Когда он ушел, а с ним и Мэтти, чтобы поторопить его, я снова легла в постель и прислушалась: сквозь шум дождя я различила доносившийся издалека, с верхней дороги, что проходила за парком, топот марширующих колонн. Час за часом они на протяжении всей долгой ночи, без перерыва, грохотали сапогами, и завывания ветра перекрывались звонкими, отчетливыми сигналами горна. Когда забрезжило серое, туманное, промозглое утро, они все еще маршировали по верхней дороге, сотня за сотней, промокшие и грязные, и, нарушая строй, брели через парк, направляясь к побережью.
В воскресенье к полудню исчезло всякое подобие порядка, о дисциплине позабыли, ибо, когда мокрое солнце блеснуло сквозь бегущие облака, до нас донеслись первые пушечные залпы из Лостуитиела – это армия Ричарда атаковала их с тыла. Мы устроились возле окон, позабыв наконец-то о голоде, дождь хлестал по нашим утомленным лицам; мы наблюдали за тем, как весь долгий день они устало тащились через парк. Теперь это была уже утратившая всякую надежду беспорядочная вереница, в которой смешались люди, лошади и повозки; выкрикивались приказы, которым никто не думал подчиняться; люди валились на землю от истощения и отказывались двигаться дальше; лошади, тележки, жалкие остатки скота – все это теснилось и увязало в море грязи, бывшей когда-то парком. Пушечная пальба раздавалась все ближе, к ней добавился и треск мушкетных выстрелов. Кто-то из слуг, забравшись на башню, доложил, что возвышенность вблизи Каслдора черна от солдат и вся в дыму и пламени, а с полей бегут крошечные фигурки – сначала их было два десятка, затем уже пятьдесят, сотня, больше сотни, – чтобы влиться во все разраставшуюся толпу на дорожках парка.
А дождь все лил, отступление продолжалось.
В пять часов дом облетела весть, что мы все должны спуститься в галерею. Даже Джон был вынужден встать с постели и подчиниться приказу. Все еле-еле передвигали ноги, а мне стоило немалого труда держаться прямо в моем кресле. Уже целых два дня мы не видели никакой еды, кроме отвара из трав. Элис стала похожа на привидение, по-видимому, она полностью отказалась от пищи, отдавая все трем дочерям. Ее сестра Элизабет выглядела едва ли лучше, а годовалый младенец у нее на руках был спокоен, как восковая кукла. Прежде чем покинуть комнату, я убедилась, что Дик в безопасности в своей клетушке, и на сей раз я, невзирая на его протесты, плотно задвинула каменную плиту, за которой открывался ход.
Странную картину представляли мы собой, когда собрались в галерее: лица у всех покрылись болезненной бледностью;
