– Почему бы тебе не поехать со мной в Баклэнд? – умолял меня Дик, поскольку за ним прислали его домашнего учителя Герберта Ашли, чтобы он забрал его домой. – Я был бы счастлив в Баклэнде, несмотря даже на присутствие отца, если бы ты тоже поехала и оставалась между мной и им.
– У твоего отца, – ответила я ему, – и без того хватает хлопот, чтобы еще заботиться о калеке.
– Ты не калека, – страстно заверил меня мальчик. – Ты просто слаба на ноги и поэтому должна сидеть, прикованная к своему креслу. Если бы ты поехала со мной в Баклэнд, я бы заботился о тебе, ухаживал за тобой вместе с Мэтти.
Я улыбнулась и провела рукой по его темным локонам.
– Ты будешь навещать меня в Радфорде, – сказала я, – и рассказывать о своих уроках: как ты фехтуешь, как танцуешь, как продвигается твой французский.
– Вот если бы я жил с тобой в одном доме! А так это будет совсем не то. Можно мне кое в чем признаться? Из тех, кого я знаю, я больше всего люблю тебя – сразу же после моей матери.
Что ж, это было достижением – вновь оказаться второй после Мэри Говард. На следующий день он отправился в путь со своим учителем. В парке он обернулся и помахал мне рукой, а когда скрылся из глаз, я расплакалась бесполезными и сентиментальными слезами.
«Что могло бы быть», «что было бы». Это самые грустные фразы в нашем языке. И снова ко мне возвращались, переплетаясь между собой, фантазии: малыш, который так никогда у меня и не родился, муж, которого у меня никогда не было. Болезненные видения старой девы, как сказала бы Гартред.
Да, мне было тридцать четыре года, и я была старой девой и калекой, но шестнадцать лет назад были у меня мгновения, которые по-прежнему со мной – живые и нескончаемые, и, клянусь Богом, я была куда счастливее со своим единственным возлюбленным, чем Гартред со своими двадцатью.
Так что я снова пустилась в дорогу, Менебилли остался позади; у меня и в мыслях не было, что финальная драма этого дома еще впереди и что ей суждено разыграться в крови и слезах; при прощании я по очереди поцеловала всех моих дорогих Рашли и пообещала, что вернусь к ним, как только они будут в состоянии принять меня.
Джонатан проводил меня до самого Солташа, куда за мной прибыл Робин. Я испытала сильное потрясение, но не из-за тяжести этого дня, а из-за картин, которые наблюдала на дороге. Последствия войны – зрелище не из приятных.
Край был опустошен, и в этом был повинен враг. Загубленный урожай, разоренные фруктовые сады, дымящиеся развалины домов. Вернувшись, корнуолльцы отыгрались на взятых в плен мятежниках. Многие из них еще валялись во рвах, запыленные и облепленные мухами. У одних не было рук и ног, другие висели на деревьях. Это были отставшие солдаты, которые нашли свою смерть на дороге во время недавнего отступления; они были слишком слабы, чтобы пешком выбраться из Корнуолла, – на них нападали, стаскивали с них одежду и оставляли на съедение голодным псам.
Выглядывая из-за занавесок своего паланкина и видя все это, я тогда поняла, что война может превратить в зверя любого из нас и что мужчины и женщины одной со мной крови могут поступать в военную годину даже хуже, чем мужчины и женщины из восточных графств. Из-за этой гражданской войны мы – каждый из нас – оказались отброшенными на два столетия назад и уподобились тем полудикарям из пятнадцатого века, которые во время войны Роз без сожаления перерезали друг другу глотки.
В Солташе на рыночной площади стояли виселицы, тела повешенных мятежников еще не успели остыть, и когда, содрогнувшись от отвращения, я отвела от них глаза, то услышала, как Джонатан справляется у проходящего мимо солдата, какие прегрешения те совершили.
Статный, высокий парень, на нашивках которого красовался герб Гренвила, усмехнулся.
– Никаких, – сказал он, – за исключением того, что они мятежники, а значит должны быть повешены как собаки, каковыми они и являются.
– Кто же отдал такой приказ?
– Наш генерал, конечно же, сэр Ричард Гренвил.
Джонатан промолчал, но я заметила, каким серьезным было его лицо, и откинулась на подушки, чувствуя, что коль скоро это было дело рук Ричарда, а я его любила, то тут есть и моя вина и я несу ответственность за все это. Мы заночевали в Солташе, а утром прибыл с эскортом Робин, чтобы проводить меня через Теймар, а затем, по позициям роялистов, с внешней стороны плимутских укреплений, в Радфорд.
Робин выглядел здоровым и загоревшим, и я снова не без доли цинизма подумала о том, что мужчины, несмотря на их миротворческие заверения, рождены для войны и чувствуют себя на ней прекрасно. Робин служил не под командой Ричарда, а был пехотным полковником у сэра Джона Беркли в армии принца Мориса, он рассказал нам, что король решил не предпринимать решающего штурма Плимута, а предоставил Гренвилу взять город измором, в то время как он с принцем Морисом двинется на восток прочь из Девона в направлении Сомерсета и Уилтимера, чтобы там объединиться с армией принца Руперта и вступить в бой с еще не сдавшимися войсками парламента. Я мысленно сказала себе, что Ричард счел бы такую стратегию неудачной, поскольку Плимут был не какой-нибудь захолустный маленький городишко, а лучший, после Портсмута, порт во всей Англии, и для его величества было весьма важно захватить эту крепость и установить таким образом контроль над морем. Их не удалось взять измором прежде, отчего же это получится сейчас? Что нужно было Ричарду для штурма, так это оружие и люди. Но я была женщиной, и мне не полагалось разбираться в таких вопросах. Наблюдая со стороны за разговаривавшими Джонатаном и Робином, я уловила слово «Гренвил», а Робин сказал что-то о «жестоком обращении с пленными» и «ирландских методах, не подходящих для девонских жителей», и я догадалась, что Ричард уже восстановил против себя графство. Несомненно, в Радфорде я узнаю об этом больше.
Никому жестокость не претила так сильно, как мне, никто не скорбел об
