– Идите сюда, Робин, – отрывисто сказал Ричард после ужина, – сегодня нам снова придется поработать допоздна. Питер привез мне зашифрованные донесения из Пензанса, а вы являетесь моим экспертом. Если я могу обходиться четырехчасовым сном, то вы все тоже.
Ричард, Робин, Питер, Банни сгрудились вокруг стола, а Дик мрачно и обиженно наблюдал за ними со своего поста у дверей столовой. Амброз Манатон знакомился возле камина со счетами.
– Ладно, Амброз, – сказал Ричард. – В этом деле ваша помощь мне не понадобится. Идите поговорите о высоких финансовых материях с дамами в галерее.
И благодарный Манатон, улыбаясь, откланялся. Когда он пересекал комнату, у него был излишне самоуверенный вид, и он напевал себе под нос.
– Вы еще долго собираетесь сидеть? – спросила я у Ричарда.
– Гм… гм… – промычал он с отсутствующим видом. – Подай-ка мне эту стопку документов, Банни. – Затем, бросив неожиданный взгляд на Дика, резко сказал: – Стой прямо, не переминайся с ноги на ногу.
Черные глаза Дика сверкнули, и я увидела, как его тонкие пальцы вцепились в куртку. Он распахнул дверь, давая проехать мне в моем кресле, и все, что я могла сделать, чтобы как-то поддержать его, это улыбнуться и коснуться его руки. Нет, галерея не для меня – трое составляют жалкую компанию. Наверх, в свою комнату, хотя я и понимала, что еще больше четырех часов внизу будут слышны голоса. С час, наверно, я читала, лежа в постели, и тут услышала шуршание юбки – это Гартред прошла к себе в комнату. Тишина. Затем предательски скрипнула ступенька. Тихонько захлопнулась дверь. А внизу в столовой голоса не смолкали до самой глубокой ночи.
Однажды вечером, когда совещание закончилось раньше обычного и Ричард зашел посидеть ко мне перед тем, как отправиться спать, я без обиняков поведала ему о том, что слышала.
Он рассмеялся, стоя возле распахнутого окна и продолжая обрабатывать пилкой ногти.
– Милая, неужто ты с годами превратилась в ханжу? – спросил он.
– Ханжество тут ни при чем, – ответила я. – Но мой брат не теряет надежды жениться на Гартред. Я это поняла по его робким намекам на то, чтобы отстроить заново дом в Ланресте.
– Тогда надежда его подведет, – ответил Ричард. – Гартред никогда не свяжет свою судьбу с безденежным солдатом. У нее есть на примете рыба покрупнее, и я не могу ее за это осуждать.
– Ты имеешь в виду ту рыбу, – спросила я, – которую она ловит в данный момент?
– А почему бы и нет? – ответил он, поведя плечами. – Амброз получит хорошенькое наследство по линии своей матери, урожденной Трефьюсис, не считая того, что достанется ему после смерти отца. Со стороны Гартред было бы страшной глупостью упустить такой жирный кусок.
Как спокойно Гренвилы отхватывают себе состояния!
– Каков в точности вклад Манатона в ваше дело? – спросила я.
– Не суй свой хорошенький носик в мои дела, – сказал он. – Я знаю, что делаю. Скажу тебе одно – без него нам бы вряд ли удалось наскрести денег на эту операцию.
– Так я и думала, – ответила я.
– Если ко мне хорошенько приглядеться – я весьма ловкий парень, – сказал он.
– Если ты считаешь, что это очень ловко – натравливать одного члена своего штаба на другого. Со своей стороны я бы назвала это жульничеством.
– Это искусное руководство, – сказал он.
– Предвыборные махинации, – ответила я.
– Ruse de guerre[21], – возразил он.
– Политические игры, – отпарировала я.
– Почему бы и нет? – сказал он. – Если такой маневр служит моим целям, не важно, сколько жизней будет разбито по ходу дела.
– Позаботься о том, чтобы они разбились «после», а не «до», – сказала я.
Он подошел и сел подле меня на кровать.
– Мне думается, что теперь, когда у меня черные волосы, я тебе не очень-то нравлюсь, – высказал он свое предположение.
– Они подходят к твоей внешности, но не к твоему нраву.
– Черно-бурые лисицы не оставляют после себя следов.
– Рыжие более привлекательны.
– Когда на карту поставлено будущее страны, эмоции должны быть отброшены.
– Эмоции, но не честь.
– Это каламбур? Ты намекаешь на свое имя?
– Понимай как хочешь.
Он схватил мои руки и, улыбаясь, прижал их к подушке.
– В восемнадцать лет твое сопротивление было посильнее, – сказал он.
– А твой подход поделикатнее.
– Иначе и быть не могло на той проклятой яблоне.
Он положил голову мне на плечо и развернул мое лицо к себе.
– Я теперь могу ругаться на итальянском так же хорошо, как и на испанском, – сказал он мне.
– А на турецком тоже?
– Одно-два слова. Голая необходимость.
Он с довольным видом устроился рядом со мной на подушке. Мне был виден лишь один его глаз – он зло посматривал на меня.
– Одна женщина, с которой я познакомился в Неаполе…
– И с которой ты провел час?
– Три, если быть точным.
– Расскажи эту историю Питеру, – зевнула я. – Мне это неинтересно.
Он поднес руки к моим волосам и снял с них папильотки.
– И для тебя, и для меня было бы куда удобнее, если бы ты цепляла на себя это барахло днем, – пробормотал он, задумываясь о чем-то. – Так на чем я остановился? Ах да, на неаполитанке.
– Не тревожь ее, дай ей поспать, Ричард, да и мне тоже.
– Я только хотел сказать тебе о замечании, которое она сделала мне при прощании. «Так, значит, то, что я слышала о корнуолльских мужчинах, это правда, – сказала она мне. – Вы сильны лишь в рукопашной». – «Синьорина, – возразил я ей, – в Корнуолле меня ждет одна дама, которая ценит меня еще и за другое».
Он потянулся, зевнул и, приподнявшись на локте, задул свечу.
– Но все эти южанки оказались пресными, как молоко. Мои лисьи повадки были выше их понимания.
Так проходили ночи, ну а как проходили дни – я уже описала. Мало-помалу планы выстраивались, схемы были составлены. От находившегося во Франции принца пришло последнее послание, в котором он сообщал о том, что в его распоряжение отдан французский флот и что внушительная армия под командованием лорда Гоптона высадится в Корнуолле, а сам принц с сэром Джоном Гренвилом захватят острова Силли. Высадка должна совпасть с восстанием роялистов, которое возглавит сэр Ричард Гренвил, он захватит и будет удерживать наиболее важные пункты в герцогстве.
Датой начала Корнуолльского восстания была выбрана суббота, 13 мая… Распустились нарциссы. Зацвели сады. Нежданно-негаданно первые по-летнему теплые дни наступили в начале мая. Море за Гриббеном было зеркально гладким, небо синим, без единого облачка. Крестьяне трудились на полях, а из Горрана и Полперро выходили в море рыбацкие шхуны. В Фое все было спокойно. Горожане занимались своими делами, парламентские агенты исписывали бесполезными заметками свиток за свитком, чтобы потом они пыльными кипами громоздились в Уайтхолле, а часовые, позевывая, вглядывались в море. Я сидела в своем кресле на дорожке, что вела к морю, смотрела на ягнят и под горячими лучами солнца, падавшими на мою
