– Правы, Бабенко, – кивнул Соколов. – Конечно, вы правы. Только понимаете ли, какую роль нам придется играть. Нам придется убедить фашистов, что мы предатели. А они не дураки, они могут и не поверить. И это еще половина беды.
– А как такую тяжесть на душе-то носить? – тихо подсказал Логунов. – А как в глаза глядеть другим пленным? Они в плену, но хоть честно и мужественно стоят на своем. А мы кто для них будем?
– Есть вещи, – сказал Бабенко задумчиво, – которые на чаши весов и класть-то нельзя. Не сравнить их.
– Послушать вас, ученых людей, – хмыкнул Коля Бочкин, – так ум за разум зайти может. Так завернете, что простому человеку вовек не понять.
Танкисты посмотрели на парня и промолчали. Каждый думал о своем, но в конечном итоге все думали об одном и том же. Сыграть предателей на глазах у других красноармейцев и командиров, которые того и гляди на смерть пойдут… А смогу ли я лично такое изобразить? А цена? Прав Бабенко, есть вещи, которые и сравнивать нельзя. Сотни и тысячи спасенных жизней, может, десятки тысяч, может, итоги крупных военных операций, и… переживания каких-то четверых танкистов, которых военная судьба забросила в лагерь военнопленных где-то в селе Берсенево Могилевской области.
Когда стемнело, в щели между досками в стенах сарая неожиданно ударил свет автомобильных фар. Послышался гул моторов как минимум двух машин. Танкисты поднялись на соломе и стали прислушиваться. На улицы раздавались резкие команды на немецком языке, но из-за гула моторов было не разобрать, что говорят. Потом топот ног. Несколько человек бежали к сараю. Соколов невольно стиснул зубы от страшной мысли, что вдруг ударила в голову. Сейчас откроют дверь, фонарями осветят и несколькими очередями всех перебьют. Теплилась надежда – а зачем немцам это сейчас?
Дверь распахнулась, в глаза ударили фонари. По-русски, но с чудовищным акцентом кто-то приказал встать и выходить. На улице было темно. На вышках замерли пулеметчики, лучи прожекторов двигались неспешно по территории лагеря. Возле грузовика и черного легкового автомобиля стояли несколько офицеров. Они о чем-то разговаривали. Увидев русских, замолчали и стали смотреть, как пленных танкистов сажают в кузов машины, закрытый брезентом. Какой-то фельдфебель или ефрейтор залез в кузов последним и стал связывать пленным руки и ноги кусками веревок.
– Боятся, суки, – прошептал Логунов. – Ну, вяжи, вяжи.
Сопротивляться было бессмысленно. Когда пленников связали, солдаты закрыли борт, и машина стала разворачиваться. Ночь была ясная, звездная. Лежа на спине, на собственных связанных руках, Соколов пытался следить за направлением движения. Руки затекли, ноги тоже. Лежать на дне кузова, да еще при движении по грунтовой дороге, было неудобно. Он закрывал глаза, открывал их и снова сверял направление по звездам. Машина держалась северо-западного направления, как ему показалось. Другие танкисты лежали молча. Никто из них уснуть на этих кочках так и не смог, может быть, за исключением Логунова. Сержант мог спать в любой позе и в любое время. На войне надо спать и есть не тогда, когда хочется, а когда есть возможность.
Глава 4
Еще в течение вчерашнего дня Омаев несколько раз оборачивался, сидя на лошади, и смотрел на юг. Он видел, что туда уходит пешая колонна. Даже в бинокль он не мог разглядеть, кто это. Немецкая пехотная часть или, может быть, и там ведут пленных красноармейцев? Нет, непонятно, далеко, думал он каждый раз и опускал бинокль. Если ничего не получится с танком, то можно будет отправиться туда, на юг, и проверить. Может, экипаж «семерки» взяли в плен и увели куда-то вместе с другими оставшимися в живых после боя на высоте? Нет, вряд ли. Никого здесь не осталось. Не могло остаться после таких обстрелов и бомбардировок. Да еще последняя атака была такая мощная, что выжить удалось бы единицам. А там на юг уходит целая колонна.
И Омаев снова сосредоточился на поисках танка. К его радости, догнать тягач с «тридцатьчетверкой» ему удалось часа через четыре. Техника тащилась по извилистым русским проселкам куда-то на северо-запад, а Руслан гнал лошадь напрямик через лес, срезая углы, разглядывая местность с возвышенностей в бинокль и стараясь не терять танк из виду. И сейчас он смотрел с опушки леса, уже находясь очень близко, настолько близко, что можно рассмотреть номер на борту – 077.
– Наша! – обрадовался Омаев и похлопал лошадь по шее. – Понимаешь, друг, это же наша «семерка»! Нашел, все-таки нашел. Теперь будем действовать, как приказал командир. Или вернуть материальную часть в строй, или уничтожить, чтобы не досталась врагу. Жаль «семерку», но Устав есть Устав. И приказ есть приказ.
Он до самого вечера ехал по опушке леса, уходя в чащу, когда на дороге появлялись немецкие машины или мотоциклисты. К вечеру Омаев попал в трудное положение. Тягач с танком на буксире и сопровождавший их грузовик пересекли оживленное шоссе и исчезли на противоположной стороне дороги. Омаев никак не мог ее пересечь. Там все время двигалась немецкая техника. Было бы проще миновать это препятствие пешком, юркнуть через полотно в кювет и раствориться в кустарнике. Но для этого пришлось бы бросить лошадь, а на ней передвигаться было удобнее и, главное, быстрее. Отказываться от лошади Омаев не хотел ни под каким видом.
Забравшись на дерево, он долго рассматривал местность, куда ушел тягач с танком. Дорога там шла в одном направлении, никаких ответвлений не было видно. Тянулась и извивалась между лесами обычная грунтовая проселочная дорога. Оставалось только надеяться, что немцы не изменят направление движения до ночи. А когда стемнеет, Омаев пересечет шоссе и догонит танк.
Ему повезло. К вечеру движение по шоссе стало заметно реже. А к наступлению сумерек прекратилось вовсе. Омаев решился и поскакал к шоссе. Посмотрев еще раз в одну и другую стороны и не увидев там движения, он ударил ее пятками и поскакал так быстро, насколько могла артиллерийская ездовая лошадь. Перескочив шоссе, Омаев поспешил по проселку вслед уходящему тягачу. Выручало то, что в сумерках можно было не прятаться и скакать прямо по дороге. Он хорошо видел следы гусениц, и это выручало. Потом стемнело совсем, но звездная ночь помогала различать путь. А
