– Документы, – тихо сказал Ростовцев. – Значит, нужны липовые документы.
– Это вы? – раздался за спиной тихий девичий голос.
Алексей обернулся и с удивлением посмотрел на девушку, которая вдруг так неожиданно появилась. В опустевшем лагере были только танкисты, двое раненых подпольщиков и две женщины – военврач и медсестра из разбомбленного немцами госпиталя, которые попали в окружение в июле. И вдруг… Соколов смотрел на Олю и удивлялся, как она изменилась. Точнее, какой она, оказывается, может быть. Он видел ее вчера и сегодня, когда обсуждали спасение танкистов, когда говорили о наблюдении за заводом. Тогда перед ним была бойкая, активная, с горящими глазами девчонка – вчерашняя школьница.
А сейчас Оля была другой. В ней угадывались не просто задумчивость и мягкость. В лучах угасающего дня Соколов увидел в повзрослевшей девочке женщину. Исчезли угловатость, юношеская стремительность.
Оля повернула голову, глядя на закат, догоравший над лесом, лейтенант увлекся ее теплым взглядом и вдруг понял, что любуется ею. Алексей вздохнул и вспомнил свой родной город, вечера в компании мальчишек и девчонок в городском парке культуры и отдыха Куйбышева, звездные ночи в деревне у бабушки, когда они собирались на бревнах у старого амбара и рассказывали друг другу страшилки.
Но сейчас в душе было что-то совсем иное. Душа требовала покоя, захотелось забыть о войне, о смертях. И – чтобы Оля повернулась к нему и улыбнулась.
– Посидите со мной, – предложил Алексей, чувствуя, что волнуется.
И девушка повернула голову, посмотрела на лейтенанта и улыбнулась. Именно так, как он и хотел. Немножко смущения, немножко радости, что он позвал, немножко грусти, что все происходит не в парке на лавочке возле танцевальной площадки, а в лесу… во время войны.
Она села рядом.
– Меня зовут Оля. А вы Соколов, да?
– Меня Алексеем зовут.
Оля подняла руку и стала подворачивать рукава своего не по росту большого мужского пиджака. Соколов смотрел на ее пальцы. Тонкие, как будто прозрачные, с заметными прожилочками. И вся Оля была такая тонкая, изящная. И не по росту пиджак, и ситцевое платье, испачканное сзади на подоле землей, и простые чулочки на ногах, и осенние коричневые ботиночки, в которых она, наверное, еще в школу ходила, – ничто ее не портило, наоборот, весь образ был очень теплый, близкий, родной.
– Знаете, Оля, – вдруг сказал Алексей и сам удивился своей смелости, – у меня такое ощущение, что мы с вами знакомы уже очень давно.
– Всю жизнь, – просто добавила девушка, не став кокетничать и насмехаться. Она просто продолжила его мысль, и от этого на душе лейтенанта стало очень тепло.
Вот и появился в жизни наконец свой родной человек. Он сидел сейчас рядом, и с ним было очень хорошо. Просто сидеть и молчать. И знать, что если ты сейчас что-то скажешь, эти твои слова отзовутся в его душе.
– А почему мы друг с другом на «вы»? – спросила Оля и посмотрела в глаза Алексею. – Ты же еще не старый, правда? Сколько тебе лет?
– Двадцать один… скоро стукнет.
– Ух ты! – глаза девушки блеснули в сумерках. – Ты и училище военное успел окончить. А мне восемнадцать. Я только десятилетку окончила в прошлом году.
– Отличницей была, наверное?
– Ну нет! – Оля засмеялась, подобрала с земли камешек и бросила его в дерево. Камень отскочил и исчез в траве. – Хорошистка! Я слишком увлекающаяся, мне все время чем-то еще хотелось заниматься. Я и общественные нагрузки на себя брала, и спортом увлекалась, сколько себя помню, легкой атлетикой и волейболом. Я даже хотела сдавать норму на значок «Ворошиловский стрелок», но не успела, война началась. А ты хорошо стреляешь?
– Обыкновенно. У нас лучший стрелок в экипаже Омаев. Вот кто настоящий снайпер.
– Это Руслан, да? Хороший парень. Он столько про вас рассказывал, про ваш экипаж. И про тебя тоже. Я чуть от страха не умерла, когда услышала, в каких вы боях участвовали.
Они говорили и говорили. То о войне, то вспоминали мирную жизнь, детство. Потом опять о войне, о друзьях. Уже наступила ночь, и небо распахнуло над их головами свою бездонную звездную красоту.
Сапоги Ростовцева были заляпаны грязью до самого верха. Брезентовый плащ он нес на руке, кепка была сдвинута на затылок, обнажая его высокий, весь в испарине лоб.
– Ух, парит сегодня. – Войдя в землянку, Ростовцев бросил плащ на стул. Снял кепку, вытер тыльной стороной ладони лоб и посмотрел с улыбкой на танкистов.
– Есть новости? – с надеждой в голосе спросил Соколов.
Бабенко первым вскочил со своей лежанки и подсел к столу. Логунов отложил нож, которым вырезал из липовой чурки ложку, и стал смотреть на подпольщика. Ростовцев стащил с ноги сапог, наклонился и стал вытягивать из-под распоротой подкладки тонкий пакетик, завернутый в целлофан. Развернув пакетик, он выложил на стол советский паспорт, удостоверение личности, две свернутые вчетверо бумажки, у которых на внутренней стороне виднелись синие печати и штампы.
– Вот, Семен Михайлович, – разворачивая паспорт, сказал подпольщик. – Это все ваши документы и метрика. Паспорт советский, выдавался в Минске. Номер соответствует вашему возрасту и году выдачи. Смотрите, бланк подпорчен водой, так что половина фамилии и все отчество, кроме первой буквы, не читается.
– Немцы сразу заподозрят, – засомневался Бабенко, беря в руки паспорт. – Как же они поверят мне…
– Это специально сделано, Семен Михайлович, – стал убеждать механика-водителя Ростовцев. – Паспорт подделать трудно, мы нашли подходящий по вашему возрасту, по серии с номером и году выдачи. В такое время, когда война и бомбежки, вполне можно свой документ и подпортить. А вот эти дополнительные документы подделать проще, что мы и сделали. Свидетельство о рождении, удостоверение личности инженера Минского механосборочного завода. А вот это справка о том, что вы сдали в минский ломбард брошь и серьги с камнями. Так себе справочка, но вместе с ней остальные документы выглядят очень правдиво. В нашем деле как раз мелочи и играют роль.
– А как вы его на завод приведете? – спросил Соколов. – Не в отдел же кадров ему являться?
– Есть одна задумочка, – хитро подмигнул Ростовцев.
Глава 6
