Мы так никогда и не узнали причины, по которой наши два капо попали в тюрьму. Они не были ни легионерами, ни членами «нового порядка»; это все, что нам известно. Кое-кто считал, что они дезертировали из Национал-социалистического механизированного корпуса. Как бы там ни было, их произвели в надзиратели. Как ни странно, тот, что побольше, побаивался своего более мелкого напарника. Мы пришли к такому выводу, потому что последний не упускал случая делать мелкие пакости своему большому другу, по крайней мере время от времени.
Что касается еды, то по утрам нам давали кусок хлеба с чуть теплым черным пойлом, которому трудно подобрать какое-либо название. Днем нас кормили чем-то вроде теплой воды с плавающим в ней небольшим количеством сухих бобов неизвестного происхождения. Кроме этого, за те 25 дней, что я провел здесь, нам дважды выдали по десять кусочков сахара и по ложке джема. И больше абсолютно ничего!
Товарищи описали мне представление, разыгрывавшееся здесь несколько раз до моего появления. Тюремщики приходили, чтобы взять одного из заключенных, выводили его во двор, а потом оставшиеся заключенные слышали выстрелы и крики, как будто их товарищ был только что расстрелян! Потом приходили за другим, выбранным наобум, и жуткий спектакль повторялся. Затем, дабы все поверили, что тех заключенных действительно расстреляли, «жертв» помещали в другую камеру, чтобы их сокамерники не смогли их больше увидеть. Когда тюремщикам нужно было развлечься, придумать новые пытки, их воображение не имело границ. Вряд ли можно сомневаться в том, что на нервную систему «жертв» это действовало так, словно их и в самом деле казнили. Несомненно, один раз они уже пережили свою смерть. Двое моих товарищей, семьи которых содержались в казармах Трезинье, рассказывали, что там мучения были еще изощреннее, чем здесь. По ночам тюремщики избавлялись от тел заключенных, скончавшихся от побоев или пыток, дабы уничтожить следы своих злодеяний.
За все мое время пребывания в этих стенах у меня не было ни малейшего шанса на прогулку, ни одной минуты побыть во дворе. Все 25 дней я видел одни лишь стены камеры. И разумеется, никакого чтения, никакой почты, ни единого письма, никаких письменных принадлежностей, никаких посещений, не было даже смены нижнего белья или хотя бы возможности постирать то, что надето на мне. Абсолютно никаких новостей из внешнего мира. Вполне достаточно, чтобы позавидовать узникам Кайенны (каторжная тюрьма во Французской Гвиане. – Пер.). Требовались немалая сила духа и закалка, как у нас, чтобы выжить при таком режиме и не впасть в депрессию, не дать себя сломить и не сгинуть!
К счастью, 12 июня 1945 года меня перевели в Брюссель, и тем же вечером я прибыл в тюрьму Сен-Жиль, точнее, в тюрьму Форе (одна из 19 коммун Брюсселя. – Пер.).
Я не стану описывать все долгие пять лет моего заключения, а изложу только некоторые значительные события, по тем или иным причинам отложившиеся в моей памяти – и не обязательно из-за их драматизма. Надеюсь, таким образом мне удастся передать ощущение атмосферы, окружавшей нас. С другой стороны, справедливо, что охотнее запоминаются только лучшие моменты, разумеется, если таковые имелись, если вам 20 лет и вы сидите в тюрьме.
Когда тюремный фургон из Дампреми высаживает меня перед входом в тюрьму Форе, день уже на исходе. Хотя вполне можно было подумать, что уже ночь, поскольку в коридорах темно.
После обязательных формальностей в канцелярии я попадаю в «централ», под лязг ключей и отпираемых и запираемых за мной решеток. «Централ» – это своего рода круглый зал, где сходятся все крылья здания тюрьмы, тоже перекрытые тяжелыми решетками. Миновав еще один ряд решетчатых перекрытий, я предстаю перед канцелярией крыла «Б».
И если лязг ключей и отпираемых и запираемых решеток звучит столь оглушающе, то это потому, что тишина здесь царит такая, что ее можно резать ножом, а скудный свет крошечных ламп, висящих высоко под сводом, не в состоянии рассеять это впечатление. Все вокруг серое и черное, без малейших оттенков, а тишина здесь как в склепе!
Ко мне подходит человек в серой парусиновой одежде. Мы тут же узнаем друг друга. Это Пьер О., мой давний надежный друг. Ему тридцать пять, он высокий и крепкий, уравновешенный и всегда спокойный. Потомок русских белогвардейцев, он проживал в соседней с моей коммуне. Вот почему перед вступлением в легион мы попали в одну секцию Боевых подразделений. Мы были знакомы с самого основания Formations de Combat и оказались в одном контингенте при отправке на Восточный фронт, однако его эвакуировали по состоянию здоровья во время нашего выдвижения на фронт в 1942 году.
Мы обмениваемся парой слов вполголоса, поскольку абсолютная тишина просто вынуждает говорить тихо. Он дает мне котелок и черпаком наполняет его до краев очень густым супом из огромного бидона, что стоит перед канцелярией. Потом советует мне побыстрее прикончить его, чтобы можно было наполнить котелок еще раз. Пьер ждет и наблюдает, как я ем. Мой желудок не в состоянии поверить своему счастью! Давненько я не получал подобного удовольствия.
Затем я опорожняю второй котелок. Пьер успевает наполнить его снова, еще до того, как надзиратель отводит меня в камеру 198Б на втором этаже, куда я вхожу с котелком в руках, уже остывшим, зато полным. Я тут же делюсь его содержимым с двумя изголодавшимися молодыми людьми и одним постарше, но не менее голодным. Мне повезло, говорят они, получить суп со дна бидона, потому что когда он перемешан, то это лишь слабое подобие того, что налили мне!
С моим прибытием нас в камере становится восемь человек! Это одиночка размером 3,5 на 2 или 2,2 метра!!! 7,70 квадратного метра, почти восемь. Что составляет по 0,96 квадратного метра на человека.
Мои товарищи по несчастью представляют собой очень пеструю компанию. Вальтер Д., политический заключенный из организации «Друзья Великого Германского рейха». Ветеран войск, оккупировавших Рейнскую область, он тогда женился на немке. Как и остальные в тот период, он очень быстро сдружился с местными немцами. Долгое время он был близок с другим бельгийцем, Максом В., женившимся при тех же обстоятельствах и теперь находившимся в соседней камере. Пожалуй, в будущем бельгийской армии следует избегать размещения в странах отличных от ее собственной! Хотя говорить об этом уже поздно, поскольку после Второй мировой войны, как в последнее время неоднократно заявлялось по RTBf, бельгийскому телевидению, не так уж мало солдат наших оккупационных войск остается в Германии. Солдат, женившихся на немках,
