Другой сокамерник, голландец Пьет П., оказался «экономическим» коллаборационистом. Как и большинство ему подобных, сотрудничавших с немцами лишь с целью получения прибыли, он будет очень быстро освобожден и восстановлен в правах. И вернет свое доброе имя тогда же, как и свои капиталы, после некоторых финансовых издержек, или, проще говоря, заплатив комиссионные в пользу Бельгийского государства. Некоторые экономические коллаборационисты сотрудничали с немцами по политическим убеждениям, и они, по большей части, намного дольше задержались в тюрьме. У Пьета же никогда не было никаких политических убеждений, и он никогда никого не поддерживал, кроме официальных политиков.
С., бывший семинарист, многократно награжденный ветеран войны 1914–1918 годов, беспощадно клянет все, что в той или иной мере касается церкви. Для всех помпезных литургий он подобрал собственные слова и при каждом удобном случае распевает их нам! Он тоже политический заключенный.
Й., фабричный охранник, pauper, то есть живущий на пособие по бедности, тоже ветеран Первой мировой, практически неграмотный. Другой, чье имя я запамятовал и которому уже за сорок, из Брен-л’Аллё. Я так и не узнаю, что он натворил такого, из-за чего угодил сюда.
Марсель М., примерно моего возраста, состоял в рексистской молодежной организации и оказался старшим братом моего знакомого легионера, погибшего на Русском фронте.
Еще один, М. С., очень молод. Ему не исполнилось и восемнадцати. Если не ошибаюсь, он состоял в Национал-социалистическом механизированном корпусе и происходил из большой семьи. Его мать, отец, братья и сестры – все сидели в тюрьме. Всего восемь или девять человек. Он жил в Тервюрене.
Все мы товарищи по несчастью, но Вальтер, Марсель и М. С. – мои друзья.
На следующий день после моего прибытия дверь открывается и на пороге появляется капеллан, собственной персоной. Низенький и пузатый. Спрашивает, не желает ли кто-нибудь с ним побеседовать. Никто не выражает подобного желания. Он настаивает: «Может, кто-то все же хочет?» Без особой учтивости я поднимаюсь и подхожу к нему, стоящему в дверном проеме. Говорю, что не испытываю желания беседовать ни с кем, кроме своих товарищей. Лицо капеллана темнеет от гнева, становится пунцовым. Он кричит: «Здесь одни боши!» (французское оскорбительное прозвище немцев. – Пер.).
Проведя месяц с лишним в заключении, я научился контролировать свои эмоции, но сегодня даю им волю. С силой захлопываю дверь, выталкивая капеллана наружу. Мне слышно, как тяжелая дверь ударяет его, он вскрикивает и, не потрудившись даже закрыть дверь, уходит! Немного погодя кто-то ее распахивает. Это тюремщик, человек по имени Рюттен. Я называю его имя потому, что его уже наверняка нет на этом свете, поэтому ему это не повредит. Мне известно, что он коммунист. Говорю это не из предубеждения. Просто чтобы охарактеризовать его. Повсюду есть хорошие люди, особенно среди рядовых членов. Видимо, он был неподалеку и подошел, чтобы выяснить, что тут случилось.
Слегка насмешливо, но дружелюбно он спрашивает, что здесь произошло. И один из моих сокамерников объясняет ему. После чего он протягивает мне пачку сигарет, предлагая угоститься! Улыбаясь при этом во весь рот! Я отказываюсь, хоть мне чертовски хочется курить. Улыбка исчезает с его лица, и он молча уходит, не забыв запереть за собой дверь. И как я не подумал крикнуть вслед священнику: «Закройте дверь, здесь дует!» Больше нога капеллана не ступит на порог нашей камеры, ни разу за все время моего пребывания здесь. Мы прозвали его Canard – «Утка», из-за походки вразвалку.
Через 10–15 дней к нам поступает новый постоялец, Морис В. Д. К., главный администратор одной из сетей брюссельских гостиниц. Он член «общих СС» (члены «общих СС» не являлись военнослужащими и не получали довольствия и обмундирования, а выполняли свои партийные обязанности параллельно с основной работой; в их задачи входило главным образом осуществление административно-хозяйственных функций на территории Третьего рейха. – Пер.). Спортивного вида высокий белокурый фламандец. Арестованный и отпущенный в 1944 году, теперь он оказался под стражей во второй раз. У него уже есть тюремный опыт. Вот почему, кроме смены белья, с ним еще небольшой чемоданчик, набитый кусками хлеба с джемом! Он раздает все это богатство нам. Все это принесено для нас, для тех, с кем он совершенно незнаком! Какой замечательный человек! Мы будем дружить с ним до самого конца. Будем близки до самой его смерти в 1987 году. Когда я как-то заглянул к нему домой, один из соседей сообщил мне, что Морис, после смерти жены, под влиянием момента покончил с собой. И еще одно совпадение – в ходе наших бесед выяснилось, что во время войны я знал его сестру, медсестру в клинике Бругманна!
Теперь нас в камере девять человек! Тем не менее больше она не стала, это все та же камера, примерно в 7–8 квадратных метров. Жизненное пространство сужается до 0,85 квадратного метра на заключенного! Несмотря на такое положение, это никого не волнует! Эй, права человека и Красный Крест, где вы тогда были? А журналисты, расследующие несправедливости и мелкие скандалы? Положа руку на сердце, должен признать, что время от времени тот или иной журналист – а таких нашлось всего двое или трое – набирался смелости, чтобы поднять в прессе шум по поводу дурного обращения, какого-то конкретного несправедливого приговора или эксцессов в процессе очищения нации.
Скоро нас в камере станет одиннадцать! Да-да, все в той же камере, которая не стала ни на сантиметр больше! Жизненное пространство сжимается до 0,70 квадратного метра! К счастью, через несколько недель нас снова останется девять. Но такое везение не во всех камерах. В некоторых на протяжении 8–10 месяцев будет содержаться до 12 человек!
Поскольку лето 1945 года выдалось очень жарким, мы в камере просто задыхаемся! И решаем выбить оконное стекло, что тут же и делаем. Кстати, когда наступила зима, и весьма суровая, чтобы наказать нас, стекло не вставили обратно!
Мне приходится упоминать о таких вещах, поскольку никто не рассказывал о подобных деталях, безусловно банальных, но которые приобретают неожиданную значимость в столь ограниченном месте, где нас содержали по девять, десять или одиннадцать месяцев; девять месяцев касались лишь меня, другим досталось значительно больше! Уверяю вас, чтобы выжить в таких условиях и не лишиться рассудка, требуется незаурядный характер, железная сила воли и полное самообладание.
На 11 человек, как и на восемь или девять, у нас только две «параши», отхожих места емкостью около 4 литров каждое! И они опорожнялись всего один раз в день! Притом что служили для всех наших потребностей, абсолютно всех, включая воду от нашего
