Пора умыться, а то мое лицо выводит меня из себя. Черное, словно в саже, а в коже засело несколько десятков мелких алюминиевых осколков. Георг П., добрая душа, старается извлечь их ногтями. Это непростое занятие, потому что осколки маленькие, а пальцы Георга дрожат от холода. Когда все закончено, остается только энергично смыть сажу у реки. Теперь хорошо бы немного согреться. Как и все остальные, я снимаю китель и, с помощью товарища, выжимаю его, однако из него сочится всего несколько капель. Бог его знает, почему он казался таким мокрым!
Натягиваю китель и, по примеру товарищей, поворачиваюсь то одним, то другим боком к относительному теплу костра. Одному боку немного тепло, тогда как другой мерзнет – и наоборот, когда я поворачиваюсь к огню другой стороной. Жаль, что дым не греет, а то я давно бы уже просох! Под конец захожусь кашлем, что тоже помогает немного согреться.
Мы делимся сухарями, найденными кем-то из ребят на дне сухарных мешков, и кое-как подогреваем остатки подозрительной баланды, обнаруженной на дне котелков. Затем наполняем их водой из реки, но тут мы можем быть уверены, что это та самая вода, что не прекращаясь льет на нас с небес.
Под конец ищем укрытия в палатках и пытаемся немного поспать, однако не забываем выставить посты. Об этом мы помним всегда!
Ближе к вечеру, не особенно отдохнув, мы снова в пути. Идет дождь, холодно, ноги наливаются свинцом, но мы все равно идем. Мы с Роже Г. вспоминаем о пирожных пралине, тех самых, которыми наслаждались в доме Годла перед войной… Но т-с-с-с-с! Лучше не вспоминать! Мы говорим о том, о чем уже почти забыли, однако можно же немного помечтать! Прибавляет ли нам это мужества или только заставляет исходить слюной? Сейчас бы кусок черствого хлеба, пусть даже заплесневелого!
Разговоры смолкают, мы устали и шагаем в тишине, наши мысли направлены внутрь себя в надежде обрести хоть какой-то покой. Мне кажется, будто мы, продвигаясь той ночью, спали прямо на ходу! Просыпаемся, когда головная часть колонны неожиданно останавливается, и мы налетаем шлемами на шлемы идущих впереди, и движение прекращается. Возможно, мы спали не по-настоящему, но, ни о чем не думая, дремали наяву, а наши ноги отмеряли шаги, один за другим, чисто машинально! Не размыкая глаз, мы покрыли не сказал бы, что километры, но, как припоминалось потом, многие сотни метров. И когда ты натыкаешься на впереди идущего или на камень, ты вроде как просыпаешься!
Ближе к середине ночи пересекаем плато, где получаем приказ отдыхать. Нас предупреждают, что это ненадолго и ставить палатки нет смысла – и искать места тоже. Выбирать не приходится, а если ты выдохся, то запросто ляжешь прямо в поле справа от дороги, в борозде, подложив под голову шлем. Кстати, интересно, откуда у моего соседа лошадиная попона, которую мы с ним делим вдвоем? Несмотря на дождь, который никогда не прекращается, мы накрываемся и спим. Этот моросящий, похожий на туман дождь никак не кончается. Захваченный врасплох сигналом, я толком не успеваю проснуться, но три минуты спустя мы уже снова на марше. Кажется, я проспал пару часов! Земля вся размокшая, но, к счастью, в бороздах не скапливается вода. Когда мы получаем новый приказ отдыхать, дождь прекращается и начинает пробиваться серый, грязный рассвет. Я сажусь, точнее, плюхаюсь на мокрый камень возле дороги, и внезапно мне приходит на ум, что в «Отверженных» Виктора Гюго жили куда лучше, чем мы! Несомненно, я вспоминаю об этом потому, что у нас в батальоне есть сержант, который повсюду таскает с собой этот иллюстрированный роман и который сам обратил внимание на подходящее название! Делать мне нечего, если даже в такой ситуации я ломаю голову в постоянных попытках обнаружить связь между вещами и событиями? Но, думаю, такое происходит как-то само по себе.
Позднее, когда мы снимаемся с места, небо начинает проясняться, сияющие солнечные лучи просушивают гребни гор и золотят мокрые листья, которые шевелятся на ветру и переливаются всеми цветами радуги. Кажется, сегодня уже 14-е, и Кубань осталась далеко позади. Время следует измерять не по пройденным километрам, а по усталости и затраченным усилиям – но это так, просто мысли вслух. К счастью, небо проясняется все чаще и солнце с ветром подсушивают нашу форму, а то нас уже измучила эта прилипающая к телу одежда. Грязь, которая тоже высыхает, отваливается комками и снова превращается в пыль. Мы шагаем уже два или три часа, дорога неуклонно поднимается вверх, и нам опять не хватает дыхания. Затем замечаем нефтепровод. Местами идем вдоль него. Он тянется через горы, минуя спуски, прямо по воздуху, с одного склона на другой. Чтобы выиграть время, а главное – сократить путь, многие решаются идти по нефтепроводу. Из-за налипшей на ботинки земли это опасно. Трубы не более 30–40 сантиметров в диаметре и сами по себе жирные и скользкие из-за сочащейся тягучей и вязкой жидкости, что течет внутри них. И тогда мы, сидя с широко раздвинутыми ногами, терзаем свой копчик, вместо того чтобы попытаться двигаться в полный рост. И ради чего? Чтобы выиграть несколько метров, несколько десятков метров узкого серпантина дороги? И все это на высоте 30–40 метров над ущельем! Вот так! По крайней мере, болеть будет в другом месте, что отвлечет нас от прочих болячек! Мы встречаем множество русских пленных, движущихся мимо нас колоннами, но теперь они несут боеприпасы и всякого рода провиант. По их виду кормят их лучше, чем нас, хоть и устают они не меньше нашего.
Марш продолжается бесконечно и почти безостановочно, лишь иногда прерываясь привалами, то подлиннее, то покороче, но всегда недостаточными для восстановления сил. Наступает 15-е, затем, вместе с дождем, приходит ночь. Этой ночью, на марше, я чувствую, что у меня жар, но говорю себе, что это усталость и недосыпание. Горный хребет, через который мы только что перевалили, называется Гора бурь, несомненно из-за свойственной этому месту погоды.
Бледный рассвет 16-го, раннее утро, одно из тех, когда хочется увидеть, как уходит ночь, потом лечь в постель и спать, не думая ни о чем, дожидаясь более благоприятного, менее
