Поскольку жар у меня не спадает, я иду к доктору А., которого только что заметил. У меня всего 38. Температура не слишком высокая, хотя держится постоянно. Медицинская помощь предназначена для более серьезных заболеваний. Мы ночуем в палатках и наконец-то спим целую ночь, хоть на голой земле и в вечно мокрой одежде.
Утром 17 октября выстраиваемся вдоль дороги, и только начинаем двигаться, как я замечаю немного в стороне группу «бургундцев». Мне сообщают, что их собираются эвакуировать, так как большинство из них больны желтухой. А мы продолжаем шагать дальше. Дождь сменяется прояснениями, а может быть, прояснения чередуются с дождем – просто я не помню, с чего именно начался марш. Во второй половине дня попадаем в долину, которая простирается далеко-далеко, а в конце сужается и поднимается вверх, теряясь в лесах. И здесь наш путь также усеян мертвыми лошадьми. Сейчас на ногах держатся только мулы да низкорослые русские лошадки. Ну и еще где-то около 300 «бургундцев»! Не осталось ни одного из померанских, брабантских или мекленбургских тяжеловозов! Тем не менее «бургундцы», даже полуголодные, помогают животным и насколько могут облегчают их поклажу! Мы движемся по сужению долины в направлении горного кряжа, оставляя позади полевую кухню, противотанковое орудие и другое тяжелое вооружение. Дорога постоянно идет вверх по склону, и грязь вряд ли облегчает подъем. Нам приходится искать опору для ног в виде камней или скал или хвататься руками за деревья или ветви, чтобы не упасть. Мулы вполне справляются и сами, однако некоторым лошадям приходится помогать, как будто нам и без этого не тяжело! Привязываем себя к дереву и из последних сил тянем за поводья. Целыми часами мы, задыхаясь, карабкаемся вверх и напрягаемся из последних сил. За час до наступления ночи достигаем гребня хребта, который нам предстоит охранять, и ставим палатки. Когда палатки поставлены и дело сделано, меня тут же начинает знобить, по спине струится холодный пот. Я пытаюсь согреться всеми доступными способами, машу руками, хлопаю себя по бедрам. По чистой случайности наша палатка всего в нескольких метрах от палатки Вождя, Дегреля, и лейтенанта Жана В. Командир спрашивает, что со мной такое, и выслушивает ответ. Откуда он мог знать, что я болен? Пять минут спустя лейтенант приносит мне доверху наполненную флягу, присланную соседями – моими сострадательными командирами. Это водка, и я, не употреблявший ее до этого – по крайней мере, в значительных дозах, – подношу фляжку ко рту и залпом выпиваю три четверти. Первый глоток уже разлился внутри меня, и я чувствую вкус алкоголя, но в остальном эффекта не больше, чем от воды. Или немногим больше. Десять минут спустя я чувствую себя просто замечательно и готов хоть сейчас идти покорять Эльбрус. Очень довольный собой, прежде чем лечь спать, я допиваю водку, еще более счастливый от того, что избежал караула. (Да простят меня мои товарищи!)
Ночью меня разбудили рвотные позывы. Пришлось, пока не поздно, вскочить, чтобы меня не вырвало на товарищей прямо в палатке. Спим мы совершенно голые, завернувшись в одеяла, дабы не чесаться из-за вшей. Я понимаю, что рискую простудиться, поскольку, хоть в палатке и сыро, это не идет ни в какое сравнение с слякотью и холодом долины. Пригибаюсь и выскакиваю из палатки в чем мать родила и извергаю из себя все содержимое желудка. Интересно, что такого могло оказаться в нем, если мы толком не ели целых восемь дней! Мне не холодно, а температура кажется вполне нормальной. И тут раздается голос! Это мой командир.
– В чем дело?
Очень темно, и я смутно различаю его силуэт.
– Это я, мой командир. Кайзергрубер.
– Вы с ума сошли? Немедленно вернитесь в палатку!
– Я не сошел с ума, мой командир. Мне не холодно, и я боялся испачкать товарищей!
«Немедленно вернитесь!» Коротко и ясно. Остается только подчиниться! Возвращаюсь в палатку, но остаюсь поближе ко входу, готовый ко всяким неожиданностям, но моментально засыпаю, даже несмотря на мучающую меня жажду. Когда утром я просыпаюсь, то чувствую голод и жажду, но больше всего жажду!!! Сухарный мешок пуст, во фляжке ни капли. Однако я замечаю какие-то бочки с горючим, некоторые из которых стоят вертикально и в которых, благодаря бортикам, скопилось на 2–3 сантиметра воды. Вода чистая, если не считать нефтяных разводов на поверхности. Жажда настолько сильна, что я не мешкая втягиваю в себя воду губами, стараясь, насколько возможно, избегать нефтяных разводов. Мои товарищи делают то же самое. Пожилой русский ординарец одного из наших офицеров неизвестно где раздобыл пару пригоршней какой-то муки, и в соседней палатке, где во фляжках осталось немного воды, принимаются готовить crêpes – оладьи. Даже это примитивное подобие оладий кажется нам божественным угощением, когда его приносят нам. Какими же бережливыми нужно быть, чтобы сохранить содержимое своих фляжек; но это же умудренные опытом старые солдаты, а мы… мы просто бесшабашная ребятня. Наступает такой же дождливый день, как и все предшествующие дни и прошлая ночь. Этой ночью мне тоже не придется идти в караул. Утром наши желудки просыпаются одновременно с нами. Возможно, это как раз они будят нас. Голод и жажда скручивают наши внутренности, но ничего не подвозят; рационов не предвидится! Дождь наполнил наши «поилки», и мы, как можем, утоляем жажду. Затем с ужасом обнаруживаем, что лошади сгрызли треть оглобли от повозки! Бедных животных кормят не лучше нашего. Еще они объедают нижние ветви ближайших деревьев. Возчики рубят дерево и делают новую оглоблю. Мы с товарищами собираем желуди. Их не так много. Совсем недавно мы вспоминали о пирожных пралине и вот – пожалуйста! – едим желуди, совершенно счастливые оттого, что нашли их.
Около 11:00 к нам приближается небольшая группа из долины. Ура! У них за спиной термосы. Мы
